Мужчина подошел к прилавку, вытащил из сумки коричневый предмет, облепленный то ли засохшей тиной, то ли грязью.
— Нашел на пляже… — Он зашелся надсадным кашлем, на шее вздулись толстые вены.
Райхель с брезгливым выражением лица взял предмет. На дне был выдавлен фашистский орел и какие-то буквы под ним.
— Пятьсот рублей дам! — объявил антиквар.
— Дай хотя бы штуку, шеф…
На него смотрели залитые кровью глаза, и сам человек был похож на издыхающего пса. Райхель был лишен такого простого человеческого качества, как сострадание, но, находясь под впечатлением беседы с Розовым, не торгуясь, достал купюру. «По сути, я мало чем отличаюсь от этого бродяги, — подумал он. — Униженно прошу денег, а если наказывают, втягиваю голову в плечи, как дворняга на улице».
— Там внутри… — Бродяга спрятал купюру в карман. — Внутри что-то есть…
Он подтянул ремень своей сумки и, сгорбившись, побрел к выходу. И хотя на вид мужчине было не более пятидесяти лет, он шаркал ногами, как древний старик. Зазвонил айфон, Райхель вздрогнул.
— Очисти от грязи! — приказал он Вадику, кивнув на купленный предмет, и обреченно направился в кабинет, чувствуя себя не намного бодрее красноглазого бомжа.
Филипп Потехин шел по улице, сильно прихрамывая не левую ногу. Мучащая его боль в тазобедренном суставе растекалась по голени, опоясывала колено, словно к коже приложили моток с колючей проволокой, и впивалась стальными зубами в ягодицу. Артроз. Третья стадия. Определил без рентгена волонтер из службы спасения, Семен Круглов. Он был высоким, улыбчивым мужчиной за пятьдесят, могучего телосложения. В свое время проходил сверхсрочную службу в Афганистане, а после демобилизации осел в Калининграде. Круглов работал хирургом в областной больнице, но регулярно появлялся в ночлежке, привозил продукты, одежду, перевязывал кровоточащие раны, вправлял вывихи. Все это он проделывал с неизменной улыбкой на румяном лице, и хмурые люди, окружающие врача, улыбались в ответ помимо желания.
— Может быть, вывихнул? — с заискивающей улыбкой спросил Филипп, стягивая джинсы.
Круглов помял сустав, повернул ногу набок, отчего Потехин вскрикнул.
— Протез тебе надо ставить, бродяга! — с улыбкой сказал врач, будто ничего более веселого, чем сношенный суставной хрящ, не встречал. — А старый на свалку! Износился уже.
Филипп пожалел, что не взял с собой трость, которую привез ему в следующий визит Круглов. Оставил в приюте. Условие пребывания в ночлежном доме было простым и невыполнимым. Трезвость и работа. Легко сказать, трудно сделать. Потехин продержался без выпивки три с половиной недели. Сейчас он шел по улице, не чуя под собой ног. Вокруг все кружилось в каком-то дьявольски ликующем хороводе, — буйная зелень, приторно пахнущая липовым медом, отцветающая сирень, порхающие в раскаленном воздухе белые пушинки, словно крохотные парашютисты, опадающие на серый асфальт. У него ломило затылок, кровь пульсировала в висках в такт шагов, в сознание вторгались чужие мысли, словно невидимая рука включила тайную радиостанцию, транслирующую поток слов, смысл которых он был не в силах понять, чувствуя интуитивно, что речь идет о чем-то недобром. Он направлялся в сторону улицы Ялтинской, в центр помощи бездомным, уповая на милосердие старшего сотрудника ночлежки, Тамары Васильевны Молевой. Если не прогонят, хоть накормят, — решил он. Дважды в день благотворительные службы организовывали бесплатные обеды. Филипп не чувствовал голода и шел по привычке. К тому же поселившийся в его голове голос настойчиво диктовал свою волю: