Еще раньше, не зная ни о чем, Л. М. Кучеров хлопотал, чтобы Марию Маркеловну провели в штат лаборатории, и ему обещали устроить это с 1 января. Отец считал неудобным, чтобы Мария Маркеловна работала, когда она выйдет за него замуж, поэтому ей пришлось пойти к Льву Михайловичу и сказать ему, что она больше не будет работать. Тот очень удивился, спросил, что за причина, она сказала, что выходит замуж, не говоря за кого. Лев Михайлович покачал головой и сказал: «Смотрите не пожалейте!» — а потом спросил, за кого она выходит. Когда он узнал, что за Алексея Евграфовича, то очень обрадовался и сказал: «Ну, это другое дело!» — и пожелал ей счастья. Осенью этого года в лабораторию Марии Маркеловны поступил новый сотрудник, некто Александров, очень тихий, робкий человек. Когда он узнал, что Мария Маркеловна выходит замуж за Фаворского, он с ужасом спросил ее: «За самого?»
Узнали об этом родные и знакомые. Когда об этом узнала Елизавета Евграфовна, она пришла в страшное негодование и стала звонить все родным и знакомым, говоря: «Алексей с ума сошел, ему пора о могиле думать, а он вздумал жениться!» Не пришла к нам, не поздравила и даже потом не была и на свадьбе. Другие родные отнеслись совсем иначе: Ольга Владимировна прислала очень хорошее письмо, сердечно поздравила и Л. В. Ганелина. Очень хорошо отнесся и Павел Семенович Паршаков. Понемногу стали готовиться к свадьбе: Мария Маркеловна заказала себе белье в белошвейной мастерской. Вместе с Марией Павловной и А. А. Погоржельской мы с ней поехали к Мше Фрей, портнихе, которая шила Погоржельской и Марии Павловне, и заказали там платья. Спальню решили устроить в нашей бывшей классной, а из бывшей спальной сделать комнату Марии Маркеловны, для которой отец купил письменный стол и книжный шкаф белого дуба и маленький диванчик и кресла к нему Купили также дюжину стульев венских фабрики Тонет[235], помню, что заплатили за них пятьдесят четыре рубля. Стулья эти целы до сих пор.
В начале декабря Мария Маркеловна рассталась со своей неуютной комнатой и переехала к нам и поселилась со мной вместе в бывшей классной. В ее взволнованном, возбужденном состоянии ей хотелось иметь меня поближе к себе. Как радостно мне было смотреть на их ласковые, счастливые лица, как я любила их обоих, как я все больше и больше любила Марию Маркеловну, и знала, и видела, что она меня любит! В своей тетрадке я писала, что бесконечно счастлива и не переставала благодарить судьбу за это незаслуженное счастье. «Как хорошо жить на свете», — снова и снова писала я. Весь мир преобразился для меня, я открывала в нем не замечаемые мной ранее красоты, наделяла обычные явления чудесной красотой. Когда я шла по вечерним улицам, особенно по набережной, по которой взад и вперед неслись вереницы трамваев, их разноцветные огни казались мне сверкающими звездами, никогда потом они так не блистали, не были так прекрасны. Будучи сама такой счастливой, мне хотелось, чтобы и другие кругом меня были тоже счастливы, и я от всего сердца жалела Маргариту и Miss Violet, личная жизнь которых все не ладилась, которые так радовались за меня и за нас всех. Мысль о моем счастье ни на минуту не покидала меня, что не мешало мне ходить работать в лабораторию, заниматься. По отношению к моей матери я не чувствовала угрызений совести, память о ней продолжала жить в моем сердце, я знала, что она была бы рада, что я счастлива, а не провожу в постоянной тоске мою молодость. После смерти матери отец в память ее отремонтировал бабушкин дом в Вологде, я ездила туда с Марией Павловной на неделю, пожила с ней и с Александрой Павловной, ее новым мужем Александром Ивановичем Сермягиным и ее детьми — Колей, только что поступившим в реальное училище, и маленькой Наташей.