Последнее лето в Боровом, последнее лето любовались мы его красотами, купались в его озерах, собирали ягоды, грибы, жили тесной, дружной семьей, окруженные вниманием и заботой правительства Казахстана и управления курорта. Обо всем и обо всех я сохраню благодарную память. Хотя в Боровом я испытала величайшее горе моей жизни, это место не стало от этого менее прекрасным. Мария Маркеловна обычно не участвовала в наших далеких прогулках и поэтому меньше нас была знакома с красотами Борового. Одной из сравнительно не таких далеких прогулок, которые совершали более пожилые люди, были прогулки по так называемой Забайкальской дороге. Я решила сводить туда Марию Маркеловну и Машу. Дорога была действительно очень живописна, шла среди крутых, обрывистых скал. Дойдя до обширной лужайки, покрытой разнообразными цветами, среди которых во множестве росли не лиловые, как у нас, а бледно-желтые короставники, мы сделали привал. Маша собрала большой красивый букет, и мы тронулись в обратный путь. Прогулка эта всем нам очень понравилась.
Отъезд из Борового намечен был на конец августа. Во главе бюро академиков, к сожалению, был теперь не справедливый и деликатный Лев Семенович Берг, а член-корреспондент В. П. Вологдин[524], бывший прямой ему противоположностью, заботившийся прежде всего о себе и о тех, кто мог быть ему полезен. Очевидно, он уже не причислял к таковым Алексея Евграфовича и оказывал ему должное внимание лишь под давлением других членов бюро. Его несколько раз выставляли кандидатом в действительные члены Академии наук, но так и не выбрали, и он и его жена очень сильно это переживали. При организации отъезда ленинградцев он изображал из себя начальство: покрикивал, поругивал, шумел и суетился.
Как всегда, укладка вещей (многочисленных больших и малых ящиков) легла целиком на меня, Ирина с Олей уложили только свои чемоданы. Начала я укладываться заблаговременно, по мере того как подвигалась укладка, выяснялось, что нужны будут новые ящики. Долго думали мы, как быть с курами. Решили взять с собой несколько самых лучших несушек, поместить их там, где жили в свое время куры, привезенные из Усадищ. Для их перевозки соорудили специальную клетку. Остальных кур постепенно резали и ели. Зарезали и знаменитого Глухаря, хотя яйца ее были большие, двухжелтковые, но неслась эта курица довольно редко. Жалко было с ней расставаться, уж очень она была красива.
Переезд наш был организован Академией. В Боровое был прислан представитель Академии, были забронированы вагоны, мягкий и жесткий. Бюро распределяло места. Вологдин решил дать нам в мягком вагоне только два места — Алексею Евграфовичу и Марии Маркеловне, но Лев Семенович Берг и другие члены бюро воспротивились этому и дали нам в мягком вагоне целое купе — четыре места, чтобы Алексею Евграфовичу не утомительно было ехать с посторонними. Опять мы поехали вчетвером: Алексей Евграфович, Мария Маркеловна, Маша и я, остальные разместились в жестком вагоне. Накануне отъезда отправили все тяжелые вещи, чтобы их не перепутать, на каждом ящике и чемодане должна была быть написана первая буква фамилии владельца, на всех наших вещах была буква «Ф». Транспорта мало, перевозка вещей в Щучинск производится в несколько приемов. Последняя ночь в Боровом, и вот 31 августа 1944 года, проведя ровно три года в Боровом, мы его покидаем, прощаемся с дачей № 29, где было тепло зимой, так уютно. Три года прожили мы в ней, прожили в Боровом. Конечно, всего не упомнишь. Возможно, многие подробности нашей жизни в этом гостеприимном уголке нашей обширной Родины стерлись в моей памяти или недостаточно ярко описаны мной, хотя я и старалась не забыть все, заслуживающее внимания. До свидания, наша дача! Вижу тебя, какая ты была тогда, и никогда не забуду. Вот и отъезд, подъехал автобус, последнее прощание с Евгенией Захаровной, с Бражниковым… Алексей Евграфович волнуется, как всегда при отъезде, с трудом усаживают его в автобус, садимся и мы все, с нами только ручной багаж. Алексей Евграфович держит свой портфель… Прощай, Боровое, прощай, благословенный уголок, мне тебя уж больше не видать!