Перевернете. Девушка, ну к чему этот весь надрыв?
Я вас умоляю, не ломайте мне психику — у ангелов психика тоже,
у меня от вас кучерявятся и седеют перья.
Девушка, ну этому учатся с детства, ну шо вас кукожит?
Если вам от этого полегчает, то можете хлопнуть дверью.
Девушка, ну эти умения впитывают с молочком, вот такими,
или с искусственным питанием, не приведи Господь.
Ну шо ж вы плачете, девушка? Давайте я запишу ваше имя,
но вы ж поймите, оно с вот этого молочка еще расписано наперед.
Оно ж с вот этого молочка решилось, кому и сколько
отмерено счастья, а к тому же, акции на счастье упали.
Да не тянись ты за сигаретами, на вот лучше бумажку скомкай,
выкинешь потом вон в горшок, да не к фикусу, к пальме.
Девушка, ну при чем тут я, я просто ангел и сегодня дежурю,
Серафима Ивановна, можно попросту тетя Сима.
Давай я поставлю чайничек, вот придет уборщица Шура,
принесет из подсобки кулечек с крекерами сухими.
вот попьем чайку, да ты табличку переверни-то,
оно все уладится, лишь бы не случилось войны.
Мне бы все ваши рваные души зашить — да не хватит ниток,
в целом мире не хватит ниток,
в целой вечности нету ниток,
чтоб заштопать таких дурных...
Планета входит в месяц Скорпиона. Летит листва по улицам и паркам, зима таится в уголках морщин и в свежести нездешней заоконной. Растрепанный и побледневший Харьков четвертый год в запое без причин.
Твои глаза светлей и одиноче, стоишь, как на скале белогвардеец, глядящий неизменно на восток. Трамваями гремя, проходят ночи. На пальцах время глиною твердеет, летит на тропку сморщенный листок.
Шершаво и тепло сползает солнце с прозрачных, мягких улиц предвечерних, как позолота с гордых куполов. Никто не возвратится, а вернется — тому тюрьма, Сибирь, насмешки черни, и фонарей — сквозь дождь — едва-тепло.
Ударит ветер дверцею балконной. Похоже, холодает — вправду будто сползает осень с потемневших крыш. Планета входит в месяц Скорпиона. Ты на посту. А значит — будь что будет, но эту смену все же достоишь.
...а девяностые — были начальной школой,
классиками, Робин Гудом, страшилищами в тетрадках.
Это у взрослых мир раскололся — для нас на сколах
солнце играло, и все было, в общем, в порядке.
Мир понимал, что ему никуда не деться:
хочешь, не хочешь, а придется играть за наших, и мы
книги про советское детство
за взрослыми донашивали.
...Мой год рождения — восемьдесят восьмой,
твой — девяносто первый.
Сейчас ты красишь волосы в голубой
и таблетками лечишь нервы.
Сейчас ты кончаешь школу и ездишь в Латвию,
глаза за линзами острые, словно рифы,
и вряд ли ты помнишь, как звонко мечи булатные