глуше,
глуше
как яблоки срываются в траву.
И катится такое золотое, такое наливное — по пути. И кто пойдет — тому не знать покоя, тому за ними без конца идти. Ночное небо в серебре озябло, и впереди подъем, пока пологий…
А чтоб тебе не знать волшебных яблок.
А чтоб тебе не знать такой дороги.
И так зовут, зовут ночные птицы, дрожит в тумане новая дорога. А ты зажмурь глаза — и прояснится, и ты увидишь: кто-то у порога. Стоит, и теплый домик позади. И голос в спину — верящий и робкий.
Но убегает яблоко по тропке.
По самому по новому пути.
ОТМЕЧЕННЫЕ ВОКЗАЛОМ
Это бывает нечасто: в десятке лет,
может, всего-то один такой раз случится.
Вот на вокзале ребенок — как в Новый свет
входит, смотря изумленно в чужие лица.
Тут как будто включается далекий прожектор:
вокзал выбирает жертву,
склоняется, обнимает, ставит печать
где-нибудь у плеча.
Она ложится незаметной родинкой или шрамом,
мечутся под потолком механические голоса,
словно пойманные воробьи;
по экранам
проходит рябь — словно устали глаза,
словно моргнул вокзал.
Значит — избранный, и ни синей, ни красной таблетки,
не пройдет и десятка (ну, может, полутора) лет, как
станет вокзал для него — и отец, и мать,
единственная константа на белом свете,
сколько вокзалов — первый, второй, и третий,
дальше не сосчитать.
Значит, он будет мотаться по съемным метрам.
впискам, квартирам, комнатам, уголкам,
и возвращаться к вокзалам, где пахнет ветром,
пивом,
бомжами
и там —
выстаивать очередь, брать наугад билет
и уезжать то на день, то на десять лет.
Может, ему бы хотелось, чтоб дом на свете,
чтоб не на время, а даже совсем навеки,
светлый и теплый, пахнущий пирогами,
чтоб рано утром дети бежали к маме —
пообниматься, уткнуться в теплый живот,
чтоб во дворе — абрикосы. И пес живет.
Чтобы не пахло пылью, чтобы обои поклеить,
чтобы летом — прохладней, зимой — теплее.
...Настоящее одиночество — только здесь,
среди бомжей и проезжих,
воспоминаний,
баулов несвежих...
Вот он сидит в зале бесплодного ожидания,
снова пригнало заранее.
Всех-то вещей — сумка и два рюкзака,
предрассветная полудрема, почти бессонница.
Он глядит на табло. Он ожидает, как
бросит вещи на самую верхнюю полку —
и поезд тронется...
ЭПИК ВИН
Он сидит в осенней кафешке, дымит, читает газету,
у него за поясом два пистолета,
дорогой пиджак,
на висках снежок,
сразу видно — крутой мужик.
Ветер гонит листьев свалявшийся ком.
Он глотает кофе свой с коньяком,
и рука его чуть дрожит.
Как оно там было? Все куда-то не успевали,
было время на пули, а на любовь — едва ли.
Он навряд ли скучает по ощущеньям острым,