И в сухом остатке
выпадут две или три недели,
(может быть, месяца, а у некоторых это года),
когда ты был счастлив —
понимаешь? —
на самом деле.
И когда ты шагнешь за грань
со звоном рухнувшего стекла,
и тебе откроется выход в другие Вселенные,
все, что тебе останется, — это любовь,
которая у тебя была,
больше ничего не будет
иметь значения.
Сын Лаэрта возвращается из странствий домой,
сбрасывает снимает
Проходит по коридору, мимо холодильника, оборачивается — вокруг все то,
что его окружало и двадцать лет назад, и, кажется, даже сто лет назад,
словно не уходил, словно здесь часы навсегда стоят.
Пенелопа выходит навстречу, клетчатая рубашка, залатанные штаны,
Чуть-чуть отпустила волосы, а так — изменения не видны,
Его чашка стоит на столе (новая салфетка, дорогая, сама ткала?),
даже кошка не постарела, и трется в колени, мурлыкает, мол, ждала.
…Для тех, кто уходит, уезжает, бросает все, проходят дни и года,
они то сбрасывают, то отращивают души и города,
время ставит на них морщины и шрамы, как отметины на приклад,
и трассы становятся серебристыми нитками, и в ушах поезда стучат.
Будь ты кем угодно, но ты вернешься, ничего бесконечного нет,
и увидишь, что дома все то же, для тебя стоит на плите обед,
потому что на самом деле не было,
не было,
не было этих лет.
Те, кто ни на каплю не изменился, все также сутулятся, когда стоят у окна,
как застывшая фотография, как кусочек старого сна.
Разбирай рюкзак, герой Одиссей, забрасывай под кровать,
а о том, что прошло здесь за это время,
тебе лучше правда не знать.
Она говорит ему: «Я тебя люблю»,
это значит — воздух, холодающий к ноябрю,
это значит — в прокуренном баре играет блюз,
и сидеть на полу на спальниках, распивая блю
кюрасао, спорить о политике: «извини, перебью»,
это — после грозы рассыпается мир на осколки,
и танцует радуга в каждом из них,
и идешь по трассе, и песни поешь из книг,
это значит: «я вечно танцую, ну так рискни».
Он говорит ей: «я люблю тебя»,
и как его не понять.
Это значит — в обнимку ложиться вдвоем на кровать,
прижиматься сильнее и другого к себя прижимать,
это значит — милая, лет через пять
из тебя получится отличная мать.
И они стоят (январь, фонари и танцует вьюга)
и надеются,
что слышат
друг друга.
Вот тут-то и перехватывает — на выдохе,
Остро покалывает в горле,
Тут-то и понимаешь, как он тебе дорог,
как глубоко в тебе проросли его корни,
тут-то и понимаешь, что куда бы ни уходила,
как бы ни умела из наручников высвобождаться —
это твой заколдованный лес,
твой волшебный домик,
вечно готовый тебя дождаться.