да водомерки речные меряют струи…
Господи Боже, помилуй меня, дурную,
горькую, злую — Боже, помилуй мя.
Вечер, домой отгоняют коровье стадо,
узкая речка на запад листки несет.
Господи Боже, мне ведь немного надо —
чтоб не болела мама, да вот и все.
…Я возвращусь — мой автобус идет послезавтра.
Там монитор горит и стена бела.
Господи Боже, я всех их любила, правда,
может быть, даже более чем могла.
Господи, там так гулко в пустой квартире,
я ведь боюсь, от шагов стаканы звенят.
Господи, я уеду на все четыре,
только сейчас, пока еще тихо в мире,
если еще не поздно — прости меня.
В восемь утра встает и идет, босая,
в кухню. Включает чайник. Ищет очки.
Жадно вдыхает ветер, окно открывая,
круглые тени листьев — как камешки из реки.
Щурится и стоит, как была, нагая.
Бродят по комнате синие сквозняки.
Желтый узор по позднему лету вышит,
перед окном летят паутинки ничейные.
И, запрокидывая голову выше, выше,
смотрит на небо, совсем ничего не слышит.
…Включает компьютер, перестраиваясь на чтение,
и на вопрос подруги :«Ну как он?» — пишет:
черт,
минолетное увлечение!
Мины уже не рвутся — до звона тихо,
даже часы — и те шагают без звука.
Ближе к пяти она нажимает «выход»,
уходит в город искать под часами друга.
Говорит: «Я засела дома, ну как крольчиха,
спаси меня из этого круга».
…В полвторого идет домой, запрокинув шею.
асфальт от жары размякший, как пластилиновый.
Она говорит: «А может, еще успею.
Пойду, и возьму билет, и пошли вы на…»
Возвратишь ли — Отцу Отцово
и Сыну Сыново?
И стоит в круге неживого
фонарного света синего.
Говорит: «Я пойду на вокзал —
я знаю, что я успею.
Может, правда еще успею».
В воздухе холод новокаиновый.
У нас в крови — привычка умирать
за Родину,
за Сталина,
за Путина —
как скажут.
Нам не нужно выбирать.
Нам лишь помыться, выходя на рать,
и к черту все, что чересчур запутано.
У нас в крови — привычка умирать.
У нас в крови — привычка уходить
от злых сомнений и от долгих провод.
На кухне спорить, и ругать, и пить,
забрать у норн свою живую нить
и перегрызть, как оголенный провод.
У нас в крови — привычка уходить.
У нас в крови зараза еще та,
неизлечимая, как ни пытайся.
И непроглядно злая нищета,
и равнодушье желтого листа.
Мы вымрем и оставим мир китайцам —
у нас в крови зараза еще та.
Но можно — сомневаться, презирать
и не смиряться с ролью «кушать подано».
Но — время.
И закроется тетрадь.
И мы уходим завтра и вчера
за ежиков, за Сталина,
за Родину.
…У нас в крови — привычка умирать.
Листья тускнеют, небо слезится,
даже походка все одиноче.
Видишь — угасли, притихли лица,
осень, любимый, чего ты хочешь.
Пыль оседает ржавой порошей,