И она не знает, что сказка уже идет, что свирель умолкла, но сюжет-то вот, что из этого танца выхода нет. Анна его выхаживает, готовит ему обед, лучше не спрашивайте о подробностях, и даже ее коты, обнюхавшись, переходят с волком на ты.
Однажды Анна садится смотреть фильм, вставляет в дисковод CD-rom, думает: ебаный в рот стокгольмский синдром. Волк говорит человеческим голосом — не ругайся, фи. И ложится на кровать позади нее — типа, тоже смотреть фильм.
Нет, говорю, подробности не важны, счастье, зараза, вообще у всех одинаково, да, у них теперь есть одни на двоих сны и закаты солнца сиреневатого, ну и бабочек в животе, словно при гастрите. Ну и что? Отвернитесь, пожалуйста, не смотрите.
Впрочем, есть другое: однажды волк уйдет восвояси, ей придется идти за ним — в темноте, без связи, тридевять земель, семь железных сапог, девять сотен дорог. То дожди, то палящие отчаянные лучи, выбирала законы сказки — так получи.
Но — потом, а сейчас она счастлива, говорю, это будет еще долго по календарю, и вообще — сырою землею, водой текучей, и дождем, и ветром, и тучей заклинаю, и будет слово мое тяжелей свинца, пусть свирель моя не отступится — до конца, пусть она пройдет той дорогой, что он прошел,
и вообще,
пускай же будет
все хорошо.
РЕЛЬСОВОМУ РОЛЕВОЗУ 344 ПОСВЯЩАЕТСЯ
Чувак, ты живешь себе и живешь, меняешь работы, заводишь котов,
и честно пытаешься кактус выращивать в съемной квартире.
Но вот наступает апрель, огромен, зелен и нов,
к вокзалу подходит поезд триста сорок четыре.
Апрель — это точно значит: опять наступила пора
раздолбанных верхних полок, поломанных туалетов,
и утром ты куришь в тамбуре, распахнутый всем ветрам,
на старом скрипящем поезде бодро въезжая в лето.
Звенит на столе стакан, вполне нетяжел рюкзак,
и сколько ни есть дорог,
дорожек,
тропинок в мире —
бери себе все, делай первый шаг, и можешь закрыть глаза,
вскочи в развеселый поезд триста сорок четыре.
Отныне ты крестоносец и первый конквистадор,
и Ливингстон вместе со Стенли в одном флаконе,
Ложится тебе под ноги твой солнечный коридор
и все города отныне становятся незнакомы.
Рассветные тополя, размытая акварель,
вокруг дороги степи безбрежнее все и шире.
И что у тебя с собою? — штопор, рюкзак, апрель
и старый разбитый поезд триста сорок четыре.
ЛОРД («ДОМ, В КОТОРОМ…»)
это словно рисунок, найденный под матрасом,
словно сказка, пришедшая издалека:
человек идет,
у него есть большая трасса,
тишина: не слышится ни гудка,
ни машинного звука, только ветер слегка
из неведомых далей доносит шум,