Уезжают навсегда (Долгарева) - страница 4


умереть — героями.

Но останемся мы.


Эти женщины.


Девушки.


Девочки.


Отрицая смерть, не смиряясь с невыносимою,


будем плакать на улице, смерть отрицая; вечно


отвоевывая бессмертье своим любимым.

1.

друг мой, друг мой


(друже),


Когда вы развернете на нас оружие


(коли запалає сніг)


промедли пару мгновений


(помовч хвилину)


и вспомни меня


(звернися до мене),


и помни, что куда бы ты ни стрелял


(пам’ятай, коли будешь стріляти),


у тебя под прицелом будет моя земля


(перед тобою будуть зморщені хати),


у тебя под прицелом буду я — растрепанная,


с черным от боли лицом, как эта земля


(пам’ятай, моє сонце, коли ти стрілятимеш,


бо стрілятимеш в мене, куди б не стріляв).


потому что я — эта земля и ее терриконы,


и ее шахтеры, взявшиеся за оружие.


(пару хвилин зачекай,


а потім все одно,


все одно стрілятимеш в мене, друже).

2.

Потому что я — террикон, сосок на груди земли,


Потому что я — разбитый танк на дороге,

Потому что я — это яблони, что отцвели


и впустую роняли свой урожай под ноги.


Потому что я — этот тощий пацан с Донбасса,


с черенком от лопаты вышедший на автоматы


защищать свою землю от управленцев среднего класса,


защищать ее магию, правду и ароматы.


Потому что я — ребенок, живущий в подвале,


чтобы прятаться от обстрелов, и еще я другой ребенок,


тот, что спрашивал, куда, мол, руки девали


после того, как взрывом их оторвали,


и улыбки не было, и голосок был тонок.

Потому что я — старушка, идущая в церковь среди блокады,


где по-братски делится собранным с огорода.


Потому что все это я — эта жизнь после ада.


Потому что назад — ни секунды, ни метра, ни года.

Потому что я — израненная земля.


Так давай же, мой друг,


стреляй же по мне, стреляй

Мы думали, что живем в эпоху безволья,


что мы кто угодно — но никогда не солдаты.


Но потом наши братья взяли палки и колья


и вышли на автоматы.

Война выбирала нас. Мы были художники и поэты.


Мы не умели воевать, но быстро учились.


И нет у войны романтики, никакой романтики нету,


только ветра степного примесь

да горечь утрат. Мы стали злы и расколоты,


научились делать перевязки, вставать по тревоге,


и было сухое, безводное летнее золото,


и были истоптанные дороги.

И была дорога вперед — помалу, упрямо,


через снега, через жгучее злое солнце.


Эпоха выбрала нас. Не забывай меня, мама.


Я не знаю, кто вместо нас вернется.

В этом крае каждую безымянную реку


называли Черной. И человеку


выживать было сложно. Выжили полукровки,


привыкшие жить в болотах, у черной кромки


неба с болотом. Проросли цветами,


желтыми, безымянными; и кустами


с красной кожей, растущими у дорог.


Черные реки и черные нити отмеряли каждому срок.