Добролюбовские деньги кончились, и в начале декабря Телье была вынуждена вернуться к своему прежнему занятию – снова «выходить» на бульвары в поисках клиентов:
В четверг я выходила из дому поневоле, но вид у меня был такой болезненный, что никто со мной не заговорил. И вчера я тоже выходила и выглядела уже счастливее, так что ты должен знать, чтобы лучше себя чувствовать. Я в добром здравии и всем сердцем желаю, чтобы и ты был здоров. Мари много думает о тебе, мы с ней часто о тебе говорим (письмо № 60, с. 209).
8 декабря Эмилия написала Добролюбову очень откровенное письмо, из которого виден поворот в ее настроении и мыслях, вызванный рефлексией над ее собственными чувствами к Добролюбову: она писала ему о любви, решении распродать мебель и выехать к нему в Италию:
Ты не прав, друг мой, когда говоришь, что солнце больше не светит. Мы вместе увидим его свет, он покажется нам еще нежнее, потому что мы будем наслаждаться им вдвоем! Ты не можешь представить, как я рада, когда пишу тебе. Знаешь ли, мне от этого легче. Когда я читала твое письмо Мари, она плакала, и я тоже. Знаешь ли, милый, сердца у нас не каменные. Я приняла решение и выполню его, потому что я поняла, что не могу жить без тебя, и Мари мне советует. И все-таки я его исполню. Я настолько пала духом после твоего отъезда, что больше не жива. В конце концов, друг мой, я решила продать всю свою мебель и последовать за тобой, как только завершу дела. Так что же, друг мой, ты снова скажешь, что я не люблю тебя? Неблагодарный, ведь я еще не разучилась чувствовать, и у меня есть гордость. Я не хочу влачить подобное существование, когда мне уже является иное (письмо № 61, с. 211).
Однако уже через неделю, 16 декабря, Эмилия написала совсем другое по тональности письмо, в котором вынуждена была признать, что все ее планы и мечты о воссоединении с возлюбленным в Италии оказались призрачными и рухнули в одночасье. В каком-то смысле она даже признавалась во «лжи» – обещаниях распродать всю мебель и приехать к Добролюбову, – так как все это абсолютно невозможно. Телье писала о том, что, помимо долга в 1000 франков, у нее были заложены все украшения (включая подаренный критиком браслет), она должна была за три месяца арендной квартирной платы 800 франков, а за всю ее скромную мебель оценщик предложил ей всего 1800 франков (письмо № 62, с. 215). В довершение всего Эмилия открыла Добролюбову тайну: горничная Мари оказалась ее престарелой матерью, которую она никогда не оставит одну, поэтому покинуть Париж и соединиться с возлюбленным – не более чем безрассудная и неосуществимая мечта с ее стороны.