. Грюнвальд тоже пыталась утаить от пастора истинную картину произошедшего, однако он выведал у нее причины недомогания и читал ей наставления. Знакомая Грюнвальд София Карловна хотела даже жаловаться самому Добролюбову на то, что якобы в тайне от него совершила его возлюбленная. Она не знала, что Тереза с самого начала была с ним в сговоре и сделала «то насильно», «обману[в] Бабушку» (письмо № 2, с. 92).
Даже нескольких кратких упоминаний об этих событиях в письмах Грюнвальд, как кажется, вполне достаточно, чтобы увидеть, насколько травмирующим оказались они для ее психики и материнского чувства. Уступив Добролюбову и пойдя у него на поводу, она решилась на аборт, скорее всего, потому что он потребовал его сделать, – лишь бы не волновать и не беспокоить его, что прочитывается в письме № 2 («Тебе ведь надо более жалеть, потому что ты бы об этом бы ужасно беспо[ко]ился»). По прошествии месяца после опасной процедуры Грюнвальд еще больше сожалела о свершившемся и даже в какой-то момент очень раздраженно отвечала на очередные упреки мнительного Добролюбова:
Была я еще перевязана, а ты пишешь Бог знает что, чтобы утешить хоть сколько-нибудь меня, хоть именно за то, что я через тебя потеряла. Ты сам, кажется, знаешь, как я всегда желала иметь то, что ты заставил потерять, и это для меня большое несчастие (письмо № 4, с. 99).
Дорогая, хорошая моя деточка, ты ведь сейчас моя единственная деточка, которая одна приносит мне радость. Ты не должен меня печалить, одного я уже потеряла, и ты должен меня радовать и не держать зла? (письмо № 4, с. 102).
Именно в этих строках, наконец, раскрывается сокровенные чувства Грюнвальд: она проецирует на Добролюбова свое нереализованное материнство. Полтора года спустя она будет писать ему из Дерпта о том, что в ее жизни был не один, а два аборта, о чем она очень сожалеет («а я два раза теряла», письмо № 31, с. 155).
Приведенными примерами и эпизодами как будто бы исчерпывается проблематика телесности и женской физиологии в публикуемых письмах, однако небольшое смещение ракурса с описания тела на язык и риторику писем даст дополнительный материал для разговора о такой важной стороне сексуальных услуг, как обмен эмоциями, или, как его называют современные исследователи проституции, «аффективный обмен»[123].
Поведение и саморепрезентация публичных женщин в общении с клиентами всегда были и до сих пор остаются одними из самых сложных для изучения, и особенно для изучения исторического, явлений сексуальной сферы. В зависимости от угла зрения, выбранной парадигмы или идеологических предпочтений наблюдателя трактовка может разниться в диапазоне от приписывания женщинам каких-либо врожденных качеств до полного игнорирования социального контекста. Главный камень преткновения во многих работах по истории проституции связан с проблемой верификации чувств женщины, оказывающей сексуальные услуги, поскольку, в отличие от других типов труда, здесь интимная сфера совпадает (по крайней мере, частично) с «профессиональной». Если в других случаях участники и наблюдатели в состоянии разграничивать интимные чувства (в различных формах вплоть до домогательств на рабочем месте), сексуальный обмен создает как будто бы уникальную ситуацию, в которой интимное и деловое могут оказываться неразличимыми. Это наложение порождает целый комплекс проблем, в частности, проблему искренности или притворности эмоций, которые женщина выражает по поводу того или иного клиента