Он помнил кое-что из событий другого рода. Эти воспоминания в его голове не были связаны друг с другом, а скорее напоминали разрозненные картинки, окруженные полной чернотой.
Он был в камере – неясно, в освещенной или в темной, потому что он не видел ничего, кроме пары глаз. Совсем рядом медленно и мерно тикал какой-то аппарат. Глаза становились все больше и все ярче. Вдруг он всплывал со своего сиденья, нырял в эти глаза и тонул в них.
Он привязан к стулу, окруженному датчиками и циферблатами-шкалами, в лицо бьет ослепительный свет. Мужчина в белом снимает показания приборов. Снаружи слышится топот ботинок. Дверь с лязгом отворяется. Входит офицер с восковым лицом, за ним двое охранников.
– В комнату 101, – произносит офицер.
Человек в белом не поворачивается. На Уинстона он тоже не смотрит: он смотрит лишь на приборы.
Вот он катится по огромному коридору – километр шириной, все пространство залито чудесным золотым светом, а он громко хохочет и изо всех сил выкрикивает признания. Он признается во всем, даже в том, что ему удавалось скрыть под пытками. Он рассказывает историю всей своей жизни тем, кто и без того уже ее знал. С ним надзиратели, следователи, люди в белом, О’Брайен, Джулия, мистер Чаррингтон – и они все вместе катятся вниз по коридору, громко крича и смеясь. Что-то ужасное должно было произойти в будущем, но ему удалось это как-то проскочить, и теперь оно не случится. Все в порядке. Боли больше нет, все подробности его жизни раскрыты, поняты и прощены.
Он сел на дощатой лежанке, будучи почти уверенным, что слышал голос О’Брайена. На протяжении всех допросов Уинстону казалось, что О’Брайен (хотя он никогда не видел его) стоит совсем рядом, просто он вне поля зрения. Именно О’Брайен всем управлял. Именно он натравливал на Уинстона охранников, но не позволял им убить его. Именно он был тем, кто решал, когда Уинстону следует кричать от боли, когда ему нужен перерыв, когда его накормить, когда он должен спать, когда колоть ему в руку наркотики. Это именно он задавал вопросы и знал на них ответы. Он был и мучителем, и защитником, и инквизитором, и другом. А однажды – Уинстон не помнил было ли это в наркотическом сновидении или в обычном сне, а может и в момент бодрствования – чей-то голос прошептал ему в ухо: «Не волнуйтесь, Уинстон; вы у меня под присмотром. Я семь лет наблюдаю за вами. Настал переломный момент. Я спасу вас, я сделаю вас идеальным». Он не был уверен, говорил ли это О’Брайен, но этот же голос сказал ему: «Мы встретимся там, где нет темноты», – тогда, в другом сне, семь лет назад.