Побои сделались менее частыми и превратились, главным образом, в угрозу: если твои ответы не понравятся, тебя в любой момент начнут снова бить. Сейчас его допрашивали не мерзавцы в черной форме, а следователи из партийных – маленькие пухлые человечки, которых отличали суетливость в движениях и поблескивание очков; они работали с ним посменно в течение периодов, которые продолжались (ему так казалось, он не был уверен) по десять-двенадцать часов подряд. Эти следователи старались сделать так, чтобы он постоянно испытывал слабую боль, но они и не полагались более всего на боль. Они били его по щекам, крутили ему уши, дергали за волосы, заставляли стоять на одной ноге, не пускали помочиться, светили яркой лампой в лицо, пока у него не начинали слезиться глаза; однако цель их состояла просто в том, чтобы унизить его, сломать его способность к сопротивлению и здравомыслию. Их настоящим оружием был безжалостный допрос, который длился и длился, час за часом; они загоняли его в ловушки, переворачивали каждое его слово, обвиняли в постоянной лжи и в противоречиях самому себе, пока он не начинал плакать от стыда и общей нервной усталости. Иногда за один допрос он рыдал раз пять-шесть. Большую часть времени они кричали и оскорбляли его, а также при любой заминке угрожали отдать его снова надзирателям; но иной раз они вдруг меняли тон разговора, называли его товарищем, увещевали его именем Ангсоца и Большого Брата и горестно вопрошали, неужели даже сейчас он не проникся любовью к Партии и не хочет исправить то зло, которое он ей причинил. Когда нервы истрепаны многочасовым допросом, даже такое увещевание вызывает безудержные слезы. В конце концов надоедливые голоса добились большего успеха, чем ботинки и кулаки охранников. От него остался лишь рот, способный говорить, и рука, чтобы подписывать то, что от него требовали. Его беспокоило только одно: понять, какого именно признания от него хотят, и сразу же признаться, прежде чем начнутся новые издевательства. Он признался в убийстве видных партийных деятелей, в распространении подстрекательских листовок, в хищении общественных средств, в торговле военными секретами и во вредительстве всех мыслимых и немыслимых видов. Он признался, что еще в 1968 году шпионил за деньги в пользу правительства Истазии. Он признался, что верил в Бога, восхищался капитализмом и занимался сексуальными извращениями. Он признался, что убил жену, хотя знал сам и его следователи наверняка об этом знали, что она жива. Он признался, что в течение многих лет лично контактировал с Гольдштейном и являлся членом подпольной организации, в которую также входили все люди, коих он когда-либо знал. Легче всего было во всем признаться и всех оговорить. Кроме того, в определенном смысле он говорил правду. Он действительно был врагом Партии, а в глазах Партии не существует разницы между мыслями и поступками.