– Да.
– Недавно я показывал вам пальцы. Вы видели пять пальцев. Помните это?
– Да.
О’Брайен растопырил пальцы на левой руке, спрятав при этом большой.
– Здесь пять пальцев. Вы видите пять пальцев?
– Да.
И он их видел в течение мимолетного мгновения до того, как устройство его разума изменилось. Он видел пять пальцев, и никакого искажения здесь не было. Затем все снова пришло в норму, и старый страх, ненависть и растерянность опять нахлынули на него. Но был один момент (он не знал, сколько он длился – может быть, секунд тридцать) проясняющей определенности, когда каждая новая фраза О’Брайена заполняла пустоту и становилась абсолютной истиной, когда два и два могли в сумме легко дать как три, так и пять – сколько нужно. Это состояние исчезло до того, как О’Брайен опустил руку, и пусть Уинстон не мог вернуть его, он мог помнить его, как ты помнишь яркие моменты некоторых периодов своей жизни, когда ты на самом деле был другим человеком.
– Вот теперь вы понимаете, – заметил О’Брайен, что так или иначе, но все возможно.
– Да, – отозвался Уинстон.
О’Брайен встал с удовлетворенным видом. Уинстон заметил, что слева мужчина в белой куртке ломает ампулу и набирает из нее жидкость в шприц. О’Брайен с улыбкой повернулся к Уинстону. Уже знакомым движением он поправил очки на носу.
– Помните, вы написали в дневнике, – сказал он, – что неважно, друг я или враг, так как я единственный человек, кто понимает вас и с кем вы могли бы поговорить? Вы правы. Я получаю удовольствие от беседы с вами. Меня привлекает ваш разум. Он напоминает мне мой собственный за исключением того, что вы сошли с ума. Прежде чем мы закончим разговор, вы можете задать мне несколько вопросов, если хотите.
– Любых вопросов?
– Любых. – Он увидел, что Уинстон смотрел на шкалу-циферблат. – Аппарат выключен. Итак, какой ваш первый вопрос?
– Что вы сделали с Джулией? – спросил Уинстон.
О’Брайен снова улыбнулся:
– Она предала вас, Уинстон. Сразу же и безоговорочно. Я редко видел, чтобы люди так быстро сдавались. Вы едва бы узнали ее, если бы увидели. Все ее бунтарство, весь обман, вся глупость и грязномыслие – все выжжено из нее. Идеальная переделка, прямо пример для учебников.
– Вы пытали ее?
О’Брайен уклонился от ответа.
– Следующий вопрос, – произнес он.
– Большой Брат существует?
– Конечно, он существует. Партия существует. Большой Брат – воплощение Партии.
– Он существует в том же виде, как и я?
– Вы не существуете, – ответил О’Брайен.
И снова Уинстона охватило чувство беспомощности. Он знал, или мог себе представить, доводы, доказывающие его собственное несуществование; но все это было ерундой – просто игра слов. Разве заявление: «Вы не существуете», – не является логически абсурдным? Но тогда зачем его произносить? Его мозг сжимался, когда он думал о тех железных, безумных аргументах, которыми его сокрушит О’Брайен.