1984 (Оруэлл) - страница 49
Нет! Откуда-то изнутри поднялось мужество. Непонятно, по какой ассоциации, но в его памяти всплыло лицо О’Брайена.
С большей определенностью, чем раньше, он знал: О’Брайен на его стороне. Он писал свой дневник для О’Брайена – да, ДЛЯ О’Брайена: словно нескончаемое письмо, которое никто не прочитает, но которое предназначено конкретному человеку и поэтому обретает особую окраску.
Партия велит тебе не верить своим глазам и ушам. Ее окончательный и самый важный приказ. Сердце его ушло в пятки при мысли об огромной силе, противостоящей ему, о том, с какой легкостью любой партийный умник разобьет его в споре, выдвинув тонкие аргументы, которые он и понять-то не сможет, не то что ответить на них. И все же он был прав! Они не правы, а он прав. Очевидное, наивное и правдивое нужно защищать. Прописные истины являются правдой, держись за это! Реальный мир существует, и его законы неизменны. Камни твердые, вода мокрая, и оставшиеся без опоры предметы падают на землю. Ему казалось, будто он говорит все это О’Брайену, выдвигая при этом важную аксиому. И поэтому он написал:
Свобода – это свобода говорить, что два плюс два в сумме дает четыре. Если это принять, то отсюда следует все остальное.
Глава 8
Где-то в дальнем конце прохода возник запах густого кофе – настоящего, не кофе «Победа» – и выплыл на улицу. Уинстон невольно замедлил шаг. На две секунды он вернулся в полузабытый мир детства. Затем захлопнулась дверь, которая словно отсекла запах – резко, как звук.
Он прошел несколько километров по тротуарам, и его варикозная язва запульсировала. Второй раз за три недели он пропускал вечер в Общественном центре: опрометчивый поступок, поскольку всем известно, что там ведется строгий подсчет количества посещений. В принципе у члена Партии нет свободного времени, и он никогда не остается один, кроме как в постели. Предполагалось, что в нерабочее время или когда он не ест и не спит, он принимает участие в каком-нибудь совместном отдыхе: делать такие вещи, которые могли расценить как стремление к одиночеству, даже гулять одному, было немного опасно. В новодиалекте имелось и слово для этого – инджизнь, означавшее индивидуализм и чудачество. Но вечером, выйдя из Министерства, он не мог не поддаться искушению пьянящего апрельского воздуха. В этом году он еще не видел такого нежно-голубого неба, и оттого вдруг длинный шумный вечер в Центре, скучные, изматывающие игры, лекции, скрипящее товарищество, смазанное джином – все это показалось ему невыносимым. Поддавшись импульсу, он пошел прочь от автобусной остановки и побрел по лабиринтам Лондона – сначала на юг, затем восток, затем снова на север, – теряясь среди неизвестных улиц и едва понимая, в каком направлении идет.