Он помнил комнату, в которой они жили – темное, душное помещение, наполовину занятое кроватью с белым стеганым покрывалом. Здесь же была газовая конфорка в камине и полка, на которой хранились продукты, а снаружи, на лестничной клетке, находилась коричневая керамическая раковина – одна на несколько комнат. Он помнил статную фигуру матери, склонившейся над газовой конфоркой и мешающей что-то в кастрюле. Но более всего он помнил бесконечный голод и яростные, ужасные ссоры во время еды. Ноющим голосом он снова и снова спрашивал у матери, почему им нечего есть; он кричал и ругался на нее (он даже помнил свой голос, который начал прежде времени ломаться и иногда вдруг скатывался на бас) или пытался давить на жалость, надеясь тем самым получить бóльшую долю. А мать всегда была готова дать ему еще один кусок. Она считала само собой разумеющимся, что он, «мальчик», должен получать самую большую порцию; но сколько бы она ему ни давала, он все равно требовал еще. Каждый раз за обедом она уговаривала его не быть эгоистом и помнить о том, что младшая сестренка больна и ей тоже нужно кушать, но все было бесполезно. Как только она прекращала накладывать ему еду, он злобно кричал, он пытался вырвать у нее из рук кастрюлю и ложку, хватал куски с тарелки сестры. Он знал, что они обе голодают из-за него, но не мог ничего с собой поделать; он даже чувствовал за собой право так поступать. Оправданием тому был неотступный голод в его животе. В промежутках между приемами пищи, если мать не стояла на страже, он постоянно таскал что-нибудь из без того жалких запасов еды на полке.
Однажды им выдали порцию шоколада. До этого они не видели его несколько недель или даже месяцев. Он довольно ясно помнил ту маленькую драгоценную плиточку. Две унции (тогда еще мерили унциями) на троих. Конечно, следовало разделить ее на три равные части. Внезапно он услышал, будто кто-то другой его громким басом требует отдать ему все. Мать просила его не жадничать. Началось длинное, мучительное, нескончаемое препирательство с криками, хныканьем, слезами, протестами и попытками договориться. Его крошечная сестренка, вцепившись в мать обеими ручками, точно детеныш обезьяны, выглядывала из-за плеча и смотрела на него огромными скорбными глазами. В конце концов, мать отломила от шоколадки три четверти и протянула кусок Уинстону, а оставшуюся одну четвертую часть дала сестре. Маленькая девочка взяла шоколад и равнодушно посмотрела на него, возможно, не зная, что это. Уинстон с секунду стоял и наблюдал за сестрой. Затем он резко подскочил к ней, вырвал кусочек шоколада из ручки девочки и рванул к двери. «Уинстон! Уинстон! – закричала мать ему вслед. – Вернись! Отдай сестре шоколад!»