Как на грех, она вдруг просыпается. Садится в постели.
– Приветики… уходишь?
– Было классно, реально круто, что познакомились, – говорю, опускаясь на кровать, беру ее за руку и нежно глажу, глядя в глаза.
– Я тебя еще увижу?
– Нет. Больше ты меня никогда не увидишь, – говорю ей грустно и честно. – Но это к лучшему.
Она плачет, потом извиняется:
– Прости… просто ты был таким милым… моя жизнь котится в полную жопу. Пришлось с работы уйти. Хазэ, чё делать. – Она смотрит на свой арбуз.
Приподнимаю ее подбородок и ласково целую в губы. Моя рука лежит на ее раздутом животе. Смотрю в ее влажные глаза и сам пускаю слезу, перебирая в памяти детские обиды.
– Проблемы первого мира. Ты красивая женщина, ты прорвешься сквозь эту черную полосу и сойдешь с той пугающей дороги, на которую встала. Тебя кто-то полюбит, ведь ты такой человек, что излучаешь любовь. Обо мне ты скоро забудешь, или я останусь лишь приятным, но смутным воспоминанием.
Она дрожит у меня в объятьях, и по ее лицу текут слезы.
– Угу… ну, может быть, – бормочет она.
– Слезы – это прекрасные, сверкающие бриллианты женской души, – говорю ей. – Мужчины должны больше плакать, я никогда в жизни не плачу, – вру. – Но хорошо поплакать вместе. – И слезы выступают у меня как по заказу: зернистые и густые, вперемешку с кокаиновыми соплями. Встаю и вытираю их. – Такого со мной никогда не бывает… Мне пора, – говорю ей.
– Но… это… я подумала, мы совершили какую-то…
– Тсс… все хорошо, – воркую, набрасывая куртку, и вышагиваю из комнаты, а она заходится в громких рыданьях.
Линяю с флэта упругим шагом и соскакиваю вниз по лестнице, довольный собственной работой. Запоминающийся вход – кто бы спорил, но лучше обеспечить эмоциональный выход, который перешибает другого надвое убийственным чувством утраты. Вот тогда-то они и хотят еще.
Остается идти пешком сквозь бедлам к Медоубэнку, потом нахожу такси и возвращаюсь к Карлотте и Юэну. Снова заваливаюсь на боковую около шести утра в понедельник, но, не в силах заснуть, дважды пересматриваю всю игру. Один раз по Би-би-си, второй – по «Скай», последний куда лучше. На канале британского империалистического государства дофига влажноглазых юнионистов, блеющих без малейшего закоса под беспристрастность, потому как избранный ими клуб был сурово отмудохан. Звоню двум телкам в Эдинбурге, одна из них Джилл, и трем в Лондоне, чтобы сказать, что без ума от них и нам нужно поговорить о своих чувствах друг к другу. Шерстю непрерывный поток фоток на тиндере, снова и снова пересматривая дубль Стоукси и победный гол капитана сэра Дэвида Грея. Самый цимес во всем этом – то, что гунны разобиделись и не вышли за своими лузерскими медалями и не давали никаких интервью. Это означает, что репортаж конкретно хибзовский: наша чистейшая радость не омрачается нежелательным, хотя, наверное, и уморительным вторжением кисляев. Ведущие и комментаторы этого просто не догоняют: всякий раз, когда слышу, как они злобным, ехидным, кумушкиным тоном применяют слово «окосевшие» к выбегающим на поле болельщикам, я просто чувствую, как все это событие в разы вырастает в значении. Это победа для целого класса, всего Лита, Банановых квартир, итало-шотландцев. Я говорю это, потому что считаю «Хибзов» по сути итальянской, а не ирландской командой. Может,