— Что это там за человек?
— Я сам все время пытаюсь это понять, босс, но не могу.
— Меня спрашивал?
— Нет. Он только попросил столик в большом зале, а я сказал, что у нас нет мест, да и все равно, мол, ему сюда нельзя, раз он без дамы. Он предложил мне пять долларов, потом десять, а когда я отказался, попросил разрешения немного постоять — вдруг увидит кого-нибудь из знакомых. Ну, говорю, стойте, если хотите.
— А вот это уже зря.
— Знаю, шеф, но вид у него вполне приличный. Будь он совсем незнакомым, я бы пропустил его в бар, но мне хотелось, чтобы вы сами на него взглянули.
Я подумал.
— Дай ему столик и не спускай с него глаз. Надо выяснить, кто он такой.
Теодор его впустил, но мы так ничего и не узнали — ни в тот вечер, ни на другой, ни на третий, пока наконец не докопались до сути — иначе бы я сейчас не рассказывал эту историю.
Он приходил каждый вечер и сидел до закрытия. Он был хорошим клиентом, хотя, признаться, вид мужчин, одиноко сидящих за столиком, не по мне. И все же он возбудил мое любопытство. Все вечера он проводил одинаково. Его счета набегали до пятнадцати долларов, и он еще давал пять долларов официанту и пять — Теодору. Он выпивал изрядную дозу шотландского виски, чтобы уйти не таким трезвым, каким входил, только уходил он довольный собой, улыбающийся. Мы не раз пытались разузнать, кто он. Шляпа его, к примеру, была куплена в нью-йоркском магазине, но монограммы внутри не было. У него имелось три костюма. Он был консервативен, но это не был консерватизм Иейля или Гарварда. Волосы у него почти все поседели, и сам он производил впечатление человека, сильно прибавившего в весе. Во всяком случае, я пришел к такому выводу: когда я видел его прежде, он был худее. Я мысленно перебирал все известные мне профессии — актер, спортсмен, авиатор, банкир, маклер, врач и т. д., но так и не смог определить, кто же он. Он подходил под любую профессию — вот что смущало. Скажем, я говорил себе: он футболист национальной сборной, и я сразу же представлял его в этом виде. Но стоило мне подумать, что он, вероятно, юрист, как я тут же воображал его юристом. Я даже сделал из него репортера и был уверен, что так оно и есть, но ко мне заходило много газетчиков, и я как-то попросил двоих взглянуть на него, и оба сошлись на одном и том же, а именно: где-то они его прежде видели, но где — не знают. Вот помогли, ничего не скажешь!
Кое-что, конечно, я мог сделать и сам. В нашем деле, если у тебя есть к нему какое-никакое призвание, вырабатывается умение завоевывать расположение посетителей вроде этого мужчины, по нескольку раз за вечер задерживаясь у их столика и втягивая их в разговор. Обыкновенно люди приглашают присесть и начинают рассказывать историю своей жизни — этот же человек никак меня не поощрял. Раза два я спросил его, все ли его устраивает, и он ответил: да, благодарю; дальше этого не пошло. Мне и не хотелось особенно нажимать на него, поскольку к тому времени я уже вел игру. Второе, что я мог сделать, — это пустить за ним хвост. Однажды я попытался проделать это через знакомого таксиста, но неизвестный только заехал куда-то поесть, и таксист не стал его дожидаться. Мне даже стало как-то стыдно — ведь я пытался обмануть самого себя. Мне хотелось вспомнить, кто он, без посторонней помощи, и я перестал расспрашивать о нем других. Теодором тоже овладел азарт игрока. Мы даже об заклад побились — кто первым выяснит личность этого человека. На 50 долларов.