Принц Гамлет и другие (Славин) - страница 3
Замок Эльсинор считался непревзойденным чудом крепостной архитектуры. Построил его… Да кто же все-таки его построил?
Никто.
Эльсинор построил наш брат литератор.
Шекспир.
Да как крепко, на века! Стоит не камень, а слово.
Но ведь все-таки был же на свете настоящий Гамлет или Амлет, как рассказал об этом летописец XII века Саксон Грамматик. А он извлек этого средневекового Амлета из еще более темных недр чуть ли не языческой Дании, из IX столетия. Тот Амлет тоже мстил за отца. Более того: некоторые черты его сохранились через семь столетий в шекспировском Принце Датском, даже стиль его речи, полной глубоких иносказаний.
И все же автор отходит на задний план. Автора всегда затирает его же произведение. И это естественно, ибо созидатель никогда не достигает такого совершенства, как его создание. Эльсинор пахнет не Шекспиром, а Гамлетом. Только в одном из отдаленных коридоров, где-то на задворках замка, я увидел на стене небольшой барельеф — хорошенький чистенький Шекспирчик с тщательно выутюженной бородкой и красиво уложенными кудрями. Никого в этот момент не было рядом, и я прошептал:
Как я любил это прелестное двустишие из старинного перевода Андрея Кроненберга! Как поэтичны эти строки, и как обширен их смысл!
И вдруг разверзлись гранитные уста Шекспира, и он рявкнул:
— Почему Кроненберг меня пригладил? Почему он напихал своих дрожжей в мое тесто? Какая к черту «связь времен»? Я как сказал? Я сказал так: «Век вывихнут. Что за мерзкая беда, что я рожден вправить этот вывих!» А? Здорово? Сказано по-мужски, правда?
«А как вправить?» — подумал я. Но вслух сказал:
— Отец и учитель, позвольте вам напомнить, что великий Толстой решился заметить, что вы тешитесь «явно умышленными эффектами, как, например, при вытаскивании за ноги трупов полдюжины убитых, которыми кончаются все драмы Шекспира, вместо страха и жалости становится смешно…»
Сказал и с опасением посмотрел на Шекспира.
— Что ж, может быть, он и прав, — сказал Шекспир и скромно улыбнулся. — Мои ошибки так же велики, как и я сам.
Он лукаво подмигнул мне своим отлично изваянным глазом без зрачка и добавил:
— Это же можно сказать и о Толстом. Верно ведь?
Тут нахлынула толпа туристов. Шекспир сразу присмирел и вернулся в свое скульптурное существование, как ему и полагается по его работе в штате младшей челяди замка Эльсинор.
>>Рисунок Михаила ЕРМОЛОВА
Все же ответ на свой вопрос — как вправить вывих века? — я получил там же, в Копенгагене. Правда, от другого гения. От Кьеркегора. Несчастьем своего столетия — девятнадцатого — он считал то обстоятельство, что этот век — просто Время, то есть нечто преходящее, нечто такое, чего чурается Вечность. Кьеркегор наконец подобрался к старому врагу своему, никогда не останавливающемуся, всегда ускользающему, ненавистному Времени. Кьеркегор расправился с ним. Как? Смертью. Ловко, а? Смерть убивает Время. Наповал. Пулей в лоб. Себе, себе, конечно! «Этим выстрелом я убиваю Время», — заявил Кьеркегор.