— Вы сами слышали?
— Своими собственными ушами. Можете быть уверены, что я ее хорошенько отчитала. И Шмитт тоже. Впрочем, всем понятно, почему она говорит такие вещи. Догадываетесь?
— Ни о чем я не догадываюсь, — с трудом выдавил Франсис Бертье, мучительно покраснев.
— Да просто-напросто потому, что так говорит этот сноб Манаго, для которого существует только Кристиан Менетрье и тому подобные нудные умники, понятные одним лишь избранным. У Шанталь сроду не было ни единого своего суждения. Она всегда зависит от тех, кого любит.
— А вы думаете, что она любит Манаго?
Соланж положила свою красивую руку на запястье Бертье.
— Вы меня разыгрываете, Франсис? Не станете же вы уверять, что не знаете того, что известно всему свету? Не знаете? Господи, как он побледнел… Право, мой бедный друг, я ужасно огорчена. Вот сами скажите, ведь не могла же я думать, что романист, человек искушенный, присутствует при такой явной интрижке и не замечает ее. Это очень мило, это даже трогательно. Ну, Франсис, дорогой, не делайте такого лица. У вас отчаянный вид. Неужели только из-за того, что вы узнали, какая Шанталь стерва? Вот уж новость так новость! И не думайте, пожалуйста, что я буду мучиться угрызениями совести, что благодаря мне человек вашего масштаба не даст больше себя дурачить женщине, которая его недостойна. Имейте в виду, я прекрасно понимаю, что художник не может придерживаться мещанского кодекса супружеской морали. Ваша малышка Жюльетта восхитительна…
— Соланж, не станете же вы мне говорить, что и Жюльетте…
— Да нет, боже ты мой, нет! Бедная девочка, вот уж кто вас обожает. Но именно из-за этого обожания она не может вам дать того, в чем нуждается ваше искусство, — остроту, волнение, наконец, драму жизни, которая составляет предмет ваших произведений. Я Жюльетту очень люблю, однако должна беспристрастно признать, что одна она не в состоянии заполнить вашу жизнь. Но зачем выбирать какую-то Шанталь? Вокруг вас найдется не одна женщина, которая была бы горда и счастлива быть поверенной ваших мыслей и, если ей посчастливится подняться до этого, вашей вдохновительницей. Я вот вспоминаю, чем я была для бедного Роберта, когда он начинал. «Молитва в Удайя»… Это ведь я подсказала ему идею. Видеть, как твоя мечта превращается в творение человека, которого ты любишь! Ах, Франсис, вы не представляете себе, сколько в этом для женщины опьяняющего! Это изумительно… Увы! С тех пор, как Роберта убили, я ни разу не испытывала этого счастья.
Она провела пальцем по ресницам, как бы смахивая слезу. В эту минуту Вилье вошел в гостиную и неожиданно повернул выключатель.