Мэри оставалась в магазине весь день, а Кэнги ушли отпраздновать выход на пенсию. Она была разочарована в матери, но не могла не отметить ловкость и энергию, с которой та управлялась с магазином. Мама училась этому всего две недели, но уже знала большинство покупателей, приветствовала их по имени, расспрашивала об их семьях – все по-английски, хотя и запинаясь, с акцентом, но все же лучше, чем могла бы сама Мэри. Она во многом вела себя с покупателями по-матерински: предугадывала, что им нужно, поднимала им настроение своим ласковым, почти кокетливым смехом, в то же время сохраняя при необходимости твердость, например, когда приходилось напоминать некоторым покупателям, что на продовольственные карточки нельзя приобрести сигареты. Наблюдая за матерью, Мэри подумала, что той здесь, похоже, нравится. Не поэтому ли они здесь остались? Потому что управление магазином лучше тешило ее самолюбие, чем просто роль матери?
Уже вечерело, когда вошли две девочки. Младшей было лет пять, старшая – ровесница Мэри. Мама мгновенно отперла дверь.
– Аниша, Тоша, какие вы сегодня нарядные, – сказала она и обняла их. – Познакомьтесь, это моя дочь, Мэри.
Мэри. Как странно прозвучало имя, произнесенное знакомым веселым голосом матери, как какое-то совершенно новое слово. Неестественно. Неправильно. Она стояла молча, а младшая девочка с улыбкой сказала:
– У тебя хорошая мама. Она дает мне конфеты.
Мама рассмеялась, дала конфету и поцеловала девочку в лоб со словами:
– Так вот зачем вы приходите каждый день.
Старшая девочка сказала ее матери:
– Представляете, я получила высший балл по математике!
– Вау! Я же говорила, что ты справишься, – ответила мама.
Девочка обернулась к Мэри со словами:
– Твоя мама всю неделю помогала мне разбираться с делением столбиком.
После их ухода мама сказала:
– Разве не чудесные девочки? Мне их так жалко, их отец погиб год назад.
Мэри хотелось бы их пожалеть. Хотелось испытать гордость, что эта всеми любимая щедрая женщина – ее мама. Но она могла думать только о том, что вот эти девочки каждый день будут ее видеть и обнимать, а не она.
– Опасно так открывать дверь, – сказала Мэри. – Какой смысл в пуленепробиваемом стекле, если ты сама пускаешь всех подряд?
Мама долго на нее смотрела, наконец произнесла «Ме-хе-я» и попыталась обнять дочь. Мэри отошла, увернувшись от прикосновений, и сказала:
– Меня теперь зовут Мэри.
В тот день Мэри, обращаясь к матери, стала говорить просто мама, а не Ум-ма. Ум-ма – это та мать, которая вязала дочери мягкие свитера, заваривала ей ячменный чай после школы и играла в камешки, выслушивая, что произошло за день. И еще делала ланчи – все в ее школе завидовали особым ланчам, которые давала ей с собой Ум-ма. Обычно школьники берут с собой рис с кимчи в коробочке из нержавеющей стали. А Ум-ма всегда добавляла что-нибудь вкусненькое: мягкие кусочки рыбы без косточек, яичницу на горке риса, напоминающую заснеженный вулкан, извергающий желток, кимбап в морской капусте с японской редькой и морковкой, и даже юбу чобап, жареный тофу, наполненный клейким сладким рисом.