Он остановился, заметив приближение Мэри. Черт бы побрал этих комаров, сейчас важнее выглядеть и действительно быть собранным, а от хлопков все равно никакого толку.
– Спасибо, что пришла. Я не был в этом уверен, – сказал Мэтт, когда она остановилась, на расстоянии, но так, чтобы они могли друг друга слышать.
– Чего ты хочешь? – спросила она монотонным голосом, более низким, чем до взрыва, словно она постарела лет на двадцать.
– Я слышал, завтра ты будешь давать показания, – сказал он.
Она не ответила. Только посмотрела на него этим взглядом, как у Жанин. – «Это не обсуждается, и точка», а потом повернулась и ушла.
– Мэри, подожди, – ему показалось, что она замедлилась на середине шага, но он моргнул, а она шла дальше. Он побежал за ней. – Мэри, – позвал он еще раз, мягче, и коснулся ее руки. Странно было осознавать, что его пальцы касаются ее кожи, но не чувствуют ее гладкости сквозь лишенные нервов шрамы. Это странное чувство, когда тебя обманывает мозг!
Она остановилась и посмотрела на его руку, вздрогнув не то от отвращения, не то от жалости, а потом отстранилась. Медленно, осторожно, словно его рука в любой момент могла взорваться.
Он хотел протянуть руку, коснуться своим шрамом ее, но отступил.
– Извини.
– За что?
Он открыл рот, но поскольку извиняться нужно было за многое: за записки, за жену, за показания, а более всего – за ее день рождения прошлым летом, слова будто ломанулись к его голосовым связкам и образовали затор. Он прочистил горло.
– Я хочу знать, рассказывала ли ты кому-либо.
Мэри принялась наматывать хвостик на указательный палец. Распускала, наматывала опять.
Мэтт вдохнул густой, туманный воздух. Ощущалось почти как курение.
– Родители. Они знают?
– Что знают?
– Ты понимаешь, – ответил он. У него свело отсутствующий палец, очень некстати, потому что он не мог его потереть.
Мэри сощурилась, словно читая мелкий шрифт на его лице.
– Нет, я никому не рассказывала.
Он осознал, что задержал дыхание. Чувствовал головокружение, слышал гул комаров, меняющийся, как звук проносящихся мимо сирен, переходящий то в высокий визг, то опять в низкое жужжание,
– А Жанин? Она тоже в списке свидетелей. Она будет что-то говорить? – спросила Мэри.
– Она не знает, – покачал головой Мэтт.
Мэри нахмурилась.
– Что значит, не знает. О чем мы сейчас?
– О нас, – ответил Мэтт. – О записках, курении, она ничего не знает. Я ей ничего не говорил.
Лицо Мэри исказилось от горького недоверия, она подошла и отвесила ему пощечину.
– Подлый лжец, – с надрывом произнесла она. Ее голос стал высоким, готовым перейти в крик. – Думаешь, я все забыла из-за комы? Я все помню. Это был самый унизительный момент в моей жизни, когда она обращалась со мной, как с потаскушкой, которая не может оставить ее мужа в покое. Знаешь, я бы пережила, если бы ты перестал со мной видеться. Но зачем подсылать жену?