Побрившись, Самарин наскоро перекусил и открыл книгу. Но он только делал вид, что читает; в действительности же — я скоро убедился в этом — его мысли были где-то далеко. Его хваленая сдержанность представлялась мне сейчас неуместной, на языке вертелись вопросы, я с удивлением убеждался, как невыносимо иногда молчать. Очень обрадовался, когда пришел Гермес.
Перехватив его взгляд, незаметно для Самарина развел руками.
На вопросы Гермеса Самарин отвечал односложно, еще чаще отмалчивался. Я с нетерпением ждал Волкова, хотя и предчувствовал: вряд ли он сможет «расшевелить» лейтенанта.
Раньше Волкова пришла Нинка. Я сразу подумал, что теперь Самарину не отвертеться. Но он ничего не рассказал даже Нинке, и она, уязвленная этим, обвела меня и Гермеса недоумевающим взглядом.
— Слова не вытянешь! — пожаловался я. — На фронте смелым был, а после ареста тихоней сделался.
Повернувшись к Самарину, Нинка строго спросила:
— Почему не отвечаешь?
Самарин усмехнулся. Нинка покраснела. Я посоветовал оставить Самарина в покое. Несколько минут мы напряженно молчали. Потом Нинка показала мне и Гермесу взглядом на дверь. Когда мы очутились в прохладной полутьме коридора, с досадой спросила:
— Что с ним?
— Видела кровоподтек на лице?
— Должно быть, ушибся.
— «Ушибся», — передразнил я. — Приголубили его там — ясное дело.
Нинка промолчала.
— Не верю.
— Ну и не верь!
Препираться нам помешал возникший в конце коридора Варька. Я по-прежнему испытывал к нему неприязнь, но он уже не был такой, как раньше.
— Секретничаете? — спросил он.
— Проваливай, — проворчал я.
Нинка поморщилась. Я и сам понял — напрасно нагрубил, хотел остановить Варьку, но он уже вошел в комнату.
— Ругаемся, грубим, — ни к кому не обращаясь, пробормотала Нинка.
— Сама такой же была, — напомнил я.
Нинка вздохнула.
— Все течет, все меняется.
— Ты очень красивой стала! — неожиданно сказал Гермес.
Рассмеявшись от удовольствия, Нинка потрепала его по щеке.
— Ты тоже красивый мальчик, Гермесик.
«Мальчик», — мысленно фыркнул я. Я имел на это право: когда мне было столько же лет, сколько сейчас Гермесу, такого насмотрелся, что и вспоминать страшно.
Нинка посмотрела на дверь нашей комнаты.
— Пусть один побудет, — сказал я и предложил встретить Волкова.
Гермес сослался на дела, и мы — я и Нинка — пошли в город вдвоем.
На камнях, почти сливаясь с ними, грелись ящерицы. Лишь подойдя на очень близкое расстояние, можно было разглядеть глаза-бусинки. Ящерицы подпускали нас совсем близко, но стоило протянуть руку, исчезали в расщелинах. Желтоклювая майна одиноко сидела на дереве с поникшими листьями, мохнатыми от пыли, и я вдруг подумал, что в Москве сейчас идут дожди, мысленно увидел мать под черным старомодным зонтом, купленным еще тогда, когда я был маленьким. Страшно потянуло домой. Сколько можно было мыкаться, жить вдали от Москвы? Решил: не один поеду — с Алией. Представил себе, как обрадуется мать, как станет украдкой рассматривать сноху, как через некоторое время улыбнется, восхищенная восточной красотой своей новой родственницы. Но это были только мечты. В глубине сознания я понимал: Алия никогда не поступит так, как хочется мне. Дал себе слово не встречаться с ней и сразу же понял — в назначенный день примчусь на свидание, стану уговаривать Алию развестись с мужем, но ничего не добьюсь.