— Комсомолец? — спросил Коркин.
— Никак нет!
— Почему? — насторожился Коркин. — Не приняли или?..
— Не успел, товарищ лейтенант!
— Перед отправкой на фронт примем, — обнадежил Коркин. — Ты готовься, так сказать, овладевай… Наряд у тебя сегодня какой — очередной или?..
— Внеочередной, товарищ лейтенант!
— За что?
— Сержант Журба наказал. Прием на слух не идет.
Коркин неодобрительно засопел…
Иногда вместо Коркина беседы проводит Старухин. Старший лейтенант садится в кружок среди нас и начинает рассказывать о положении на фронтах, о важности нашей профессии — профессии радиста.
— Представьте, — говорит он, — что на фронт скрытно прибыла вражеская дивизия. Первым обнаружить ее может радист. От вас во многом будет зависеть исход сражений.
— А если прием на слух не идет? — спрашиваю я.
Старший лейтенант разводит руками.
— Значит, меня отчислят? — допытываюсь я.
— Поживем — увидим, — отвечает старший лейтенант.
Рассказывает он просто, доходчиво, интересуется — получаем ли мы письма от родных, сочувствует Ярчуку и Петрову, которые давно не имеют вестей от отцов-фронтовиков.
— Я тоже хочу на фронт, — признается Старухин, — но не отпускают.
Мы понимаем его, потому что сами хотим повоевать. Паркин стучит в грудь кулаком:
— За Родину мы, товарищ старший лейтенант…
— Настоящий патриот — не тот, кто митингует, — перебивает его ротный.
После политбеседы Старухин предлагает нам спеть.
— Задушевное что-нибудь. А?
Мы, естественно, соглашаемся.
Больше всех старается Паркин. Он смотрит на ротного собачьими глазами, подтягивает ему сочным баритоном, заглушая жиденький командирский тенорок.
Старшему лейтенанту это не нравится. Он начинает дирижировать, показывая жестами, что петь надо тише. Паркин, дурак, не понимает командирских жестов, разливается во всю ивановскую: на его лице блаженная улыбка, грудь вздымается, как кузнечные мехи.
Паркина я терпеть не могу. Он принадлежит к числу тех, кто смотрит в рот начальству, кто не упустит случая поддакнуть офицеру, услужить сержанту. Коркин к нему благоволит, а ротный вроде бы уже раскусил его. Во всяком случае, когда Паркин начинает поддакивать, старший лейтенант бросает на него иронический взгляд.
Я петь не умею. Я просто ору. Старший лейтенант смотрит на меня с укоризной. «А ну ее к черту, самодеятельность эту!» — думаю я и смолкаю.
Дружно поется только первый куплет, потом ребята начинают подтягивать ротному через пень колоду, потому что слов не знают и наконец вовсе смолкают к большому удовольствию старшего лейтенанта, который продолжает петь один — самозабвенно, наматывая на палец рыжеватую прядь. Это у него привычка.