— Это у тебя, Волков, моська, — возразила девушка. — У меня, слава богу, лицо.
Я раздумывал — симпатичная эта девушка или нет. Ее лицо, несомненно, было приятным, но чрезмерно накрашенные губы, густой слой крема, резкие движения — все это отталкивало. Она перехватила мой взгляд?
— Ты и есть новичок?
— Познакомьтесь, — спохватился Волков.
Я назвал себя.
— Нина. — Девушка протянула мне руку, оказавшуюся неожиданно мягкой.
— Архипова, — добавил Волков.
— Значит, теперь нас, фронтовиков, четверо, — задумчиво произнесла Нина и, прикурив от поднесенной Самариным спички, жадно затянулась.
— Пока четверо, — сказал Волков. — Через год тут таких, как мы, навалом будет.
— Почему?
— Соображай! — воскликнул Волков. — Демобилизация в самом разгаре. Двадцать четвертый и двадцать пятый год еще не начинали.
— А тебя почему раньше отпустили?
— По Указу. Как имеющего два ранения и среднее образование.
Нина вопросительно взглянула на меня.
— Комиссовали, — сказал я. — Тяжелая контузия была.
— На инвалидности сейчас?
— Нет.
Я мог бы получить инвалидность. В госпитале мне об этом говорили не раз. Но я не считал себя инвалидом и поэтому не обратился во ВТЭК.
Нина потушила о каблук окурок, сунула его в консервную банку, заменяющую пепельницу. Когда за ней захлопнулась дверь, Волков процедил:
— Не нравится мне этот конь в юбке. Пьет, курит, ругается, как мужик. Я баб, которые на фронте были, не люблю: там они набирались всякой чертовщины и брюхатыми становились.
— Неправда, — возразил Самарин. — В моей роте сандружинница была — никаких шашней и воевала не хуже мужчин.
— Исключение!
Они стали пререкаться. Я рассказал им про сандружинницу Олю — разбитную девушку с короткой стрижкой. Она тоже курила, не отказывалась от «наркомовских», не лезла за словом в карман и вообще казалась мне грубой. И я решил, что Оля плохо обрабатывает раны и вместо ласковых слов дерзит раненым. Так я думал до тех пор, пока меня не садануло в руку. Вначале я ничего не понял, только почувствовал — обожгло. Потом увидел кровавое пятно. Ткань на рукаве быстро пропитывалась кровью, пятно увеличивалось. Прислонившись к дереву, я с ужасом смотрел, как капает на влажные листья моя кровь. Хотелось кричать, но не было сил. Решил, что рана, должно быть, опасная, и, ловя ухом шум удалявшегося боя, закрыл глаза… Я не заметил, откуда появилась Оля, начал соображать, только когда она, усадив меня на поваленное взрывом дерево, укрытое кустами, разорвала рукав и подула на рану.
Ее быстрые, ловкие пальцы ощупали предплечье, и я сразу почувствовал облегчение. И совсем ободрился, когда Оля произнесла своим хрипловатым голосом: «Ничего страшного, родненький! Кость цела. Полежишь в медсанбате две недельки — и назад. — Она вывела меня на безопасное место, ласково спросила: — Дойдешь?»