Когда Волков включил лампочку, висевшую под самым потолком на коротком шнуре, я зажмурился — таким сильным был свет.
— Глаза режет, — пожаловался я.
— Зато светло. Лампочки сейчас дефицит. Я полгорода обегал, пока эту добыл. Раньше тут слабенькая висела. Вечером раскроешь учебник — буквы сливаются. А теперь хоть читай, хоть пиши.
При ярком электрическом свете комната показалась мне унылой. Отчетливо виднелись шероховатости на стенах, стершаяся краска в тех местах, к которым ребята, сидя на кроватях, прикасались затылками. В распахнутые окна проникал холодный воздух, и было слышно, как журчит в арыке вода.
— Днем душно, и от жары тупеешь, а ночью мураши высеиваются, — сказал Волков, сдерживая зевоту.
— Не выспался? — Самарин чуть заметно улыбнулся.
— Вчера поздно вернулся.
— Лучше бы читал побольше! За два месяца, что мы вместе живем, ты ни одной книжки не раскрыл. Раньше все брюзжал — темно. А сейчас-то что мешает?
— Времени не хватает, лейтенант.
— А на гулянки?
— На это всегда пожалуйста!
Самарин рассмеялся:
— Хороший ты парень, Волков, но бабник, каких белый свет не видел.
— Это точно! У меня своя теория: гулять и гулять, чтобы в старости было что вспомнить. А в охи да вздохи, в любовь, про которую в книжках пишут, я не верю.
— Напрасно, — сказал Самарин.
Я вспомнил Алию и воскликнул:
— Такая любовь существует!
— Правильно. — Самарин с интересом посмотрел на меня.
Послюнявив пальцы, Волков поправил челочку, хотя в этом не было надобности: аккуратная и маленькая, она лежала на лбу, словно приклеенная.
— Вы будущие филологи — натуры чувствительные. А у меня ум трезвый, математический.
Самарин нацепил на окна газеты. От легкого колебания воздуха они надулись, как паруса, зашелестели. На фоне потускневшего неба горы превратились из синих в черные. Журчание воды в арыке стало еще звонче — наступающая ночь рождала ту особую тишину, когда слышен каждый шорох и все привычное воспринимается иначе, чем днем.
В дверь постучали.
— Да-да, — сказал Самарин. — Войдите.
В комнату вошла девушка в байковом халате, заколотом на груди большой булавкой. Из-под него выглядывали щегольские сапожки. Волосы у девушки были огненно-рыжие, губы казались окровавленными от густого слоя помады, лицо блестело.
— Закурить не найдется, ребятишки? Перед сном, как всегда, тянет.
Волков достал самодельный алюминиевый портсигар с пронзенным стрелой сердцем, молча протянул его девушке.
— Махорка? — Девушка посмотрела на Самарина. — «Гвоздиков», лейтенант, нету?
— Кончились. — Он почему-то смутился.
— Обойдемся!
— Чем ты моську-то изукрасила? — обратился к ней Волков. — Блестит она у тебя, как сковородка после яичницы.