— Ну-с, — обращался преподаватель к студентам, когда я с видом победителя опускался на свое место.
Несколько секунд все молчали. Потом Самарин произносил:
— Надо подумать. А пока могу сказать одно: это интересно.
Такой ответ явно не устраивал преподавателя. Он обводил студентов взглядом.
— Кто еще хочет сказать? — Если пауза затягивалась, добавлял: — Пусть вас, друзья, не смущает армейская одежда на этих людях. Вольнодумство — вещь опасная.
Эти слова служили своего рода индульгенцией. Кто-нибудь из вчерашних десятиклассников поднимался и без запинки отбарабанивал то, что было напечатано в учебнике. Преподаватель кивал, но в глазах то появлялась, то исчезала ирония.
Я тотчас вскакивал. Глотая слова, говорил, что в литературе каждый человек находит созвучное, близкое и понятное только ему.
— Это надо при себе держать, — утверждал преподаватель. — На все должен быть единый взгляд.
— Не согласен, — негромко возражал Самарин. — Такая постановка вопроса на догматизм смахивает.
Выбритая голова становилась розовой. Преподаватель вытирал обильный пот.
— Поживете с мое, молодой человек, поймете.
Я догадывался, что хотел сказать преподаватель, собирался продолжать спор, но Самарин говорил мне взглядом: «Бесполезно».
И хотя на семинарах по литературе я и Самарин часто оставались в меньшинстве, эти занятия были интересны тем, что давали пищу для размышлений, не оставляли равнодушными.
Он появился в нашей комнате на следующий день, когда Волков готовил обед.
Как только Волков вынул продукты, Нинка заторопилась к себе, но Самарин уговорил ее остаться, оценить кулинарные способности нашего товарища.
До этого, поглядывая на свободную кровать, мы часто гадали, кто займет ее. Волков хотел, чтобы этим парнем был фронтовик. Гермес говорил: «Лишь бы хороший человек поселился», Самарин, как всегда, отмалчивался, а я думал: «Вчетвером лучше жить».
Готовили мы в основном овощные блюда — другие продукты были нам не по карману. Крупу, масло, колбасу и сахар получали по карточкам, а овощи покупали на базаре, где они — так считал Волков — продавались по божеской цене.
…На допотопной электроплитке, в которой часто перегорала спираль, булькало овощное рагу, когда без стука распахнулась дверь и в комнату ввалился — другого слова не подберешь — навьюченный как верблюд, простоватый на вид парень в заношенном армейском кителе. В одной руке он держал фанерный чемодан, в другой — корзину. На спине висел серый полумешок с приделанными к нему веревочными лямками и гитара с поблекшим красным бантом. На голове парня красовалась лихо сдвинутая набекрень офицерская фуражка; великолепный темно-русый чуб заслонял лоб; на ногах были грубые ботинки, зашнурованные белой тесьмой; черные — в рубчик — хлопчатобумажные брюки пузырились на коленях.