— Как? — спросил Самарин.
— Так, — пробормотал Жилин и отвернулся к стене.
Волков зло усмехнулся, снял гимнастерку.
— Сам разденешься или помочь? — наклонился ко мне Гермес.
— Сам.
Загасив лампу, мы несколько минут молчали. Потом Волков спросил меня:
— Запомнил их?
— Запомнил.
— Если встретимся, покажешь!
— Один на один я сам справлюсь. А если снова четверо будут, покажу.
— Заметано, — согласился Волков.
Начался дождь — первый за время моего пребывания в Ашхабаде. Упругие струйки разбивались о стекла. Они тоненько дребезжали, словно жаловались на что-то.
— Дожди у нас редкость, — сказал Гермес.
— А снег? — спросил Жилин.
— Выпадает. Только тает быстро.
Под однообразный, монотонный шорох дождя я задремал. И вдруг услышал какое-то шуршание.
— Ты чего, Миш? — спросил Самарин и чиркнул спичкой.
Волков сидел на корточках у раскрытого чемодана, на ладони лежал замасленный парабеллум.
— С ума сошел! — Я почему-то испугался.
Самарин зажег лампу, протянул к Волкову руку:
— Дай!
— Отзынь, лейтенант, — устало откликнулся тот. — Я не маленький, палить зазря из этой «дуры» не буду. Но если четверо нападут, кого-нибудь шлепну!
— И сядешь, — сказал я.
— Плевать!
— Дай! — повторил Самарин. — Узнают про «пушку» — не обрадуешься.
— Откуда узнают-то?
— Мало ли откуда.
Повернувшись к Жилину, Волков отчеканил:
— Если заложишь, как вошь пришибу!
— Не запугивай, — проворчал Жилин и посмотрел на парабеллум. Нехорошо посмотрел, жадно.
Завернув парабеллум в промасленную тряпку, Волков сунул его в чемодан и перевел взгляд на Жилина:
— Не обижайся, но ты не поймешь какой, поэтому и предупредил тебя. — И захлопнул чемодан.
— Не дури, — сказал Самарин. — Хранение огнестрельного и холодного оружия без специального разрешения запрещено. Если мне не веришь, в уголовный кодекс загляни. Надо сдать!
— Знаю! — огрызнулся Волков и, двинув пяткой по чемодану, загнал его под кровать.
Спать уже не хотелось. Боль стихла. Я вспомнил про профсоюзное собрание и воскликнул:
— Чего же вы про Игрицкого ни гугу?
Волков сразу оживился.
— Было дело под Полтавой.
— Рассказывай!
— Поздно уже.
— Все равно не уснуть, — сказал Гермес.
Волков посмотрел на Жилина:
— Не возражаешь?
— Мне шум не помеха, — отозвался тот. — Только огонь задуйте.
Волков дунул в лампу. Пламя повалилось набок и погасло.
— Значит, так, — начал Волков. — Ввалились мы в конференц-зал, а там уже яблоку негде упасть — почти все места заняты. Глядим — Варька пыхтит: локотком папку прижал, в руках стул. В проходе уселся, перед самым помостом. С таким расчетом устроился, чтоб начальство его видело. Спервоначала все шло как положено. Председатель профкома речь толкнул — целый час цифрами сыпал и фамилии склонял. Прения начались — еще полчаса из пустого в порожнее переливали. Потом вылез на трибуну один тип — всего два раза его в институте видел, да и то мельком — и обрушился на Игрицкого: до коих пор, мол! И пошло-поехало. Один за другим поднимались на трибуну люди-человеки, и все, как по бумажке, шпарили. Я враз сообразил — подготовленные, Курбанов подбородок на набалдашник положил и хоть бы шелохнулся. А я на сиденье ерзал. Тут Самарин и сказал: «Давай!» Я писульку в президиум накатал: прошу-де слова. Начал говорить — затихли все. Понял — слушают…