У Гермеса болели зубы. Он то слонялся по комнате, приложив руку к щеке, то, повалившись на кровать, начинал охать. Волков посоветовал сходить к врачу, но Гермес помотал головой.
— Чудак-человек! — удивился Волков. — Чем мучиться, лучше вырвать его к едрене-фене — и все дела.
Самарин сказал, что Волков прав, что Гермесу давно пора обратиться к врачу.
— Боюсь, — простонал Гермес.
— Это у тебя от сладкого, — заметил Волков.
В ответ Гермес снова простонал. Самарин с решительным видом поднялся — он сидел у стола, листая томик Чехова. Подойдя к Гермесу, сказал:
— Собирайся!
— Зачем?
— В амбулаторию пойдем.
Гермес всхлипнул, объяснил, что он два раза ходил к зубным врачам и с тех пор — зарекся.
— Ничего, ничего. — Самарин потрепал его по плечу.
Волков заявил:
— Сам не пойдешь — насильно отведем! Ты же, черт побери, не какая-нибудь финтифлюшка, а мужчина.
Гермес обвязал щеку носовым платком, и мы — я и Самарин — повели его в город, в амбулаторию. Волков с нами не пошел. Загадочно улыбнувшись, сказал, что у него есть неотложное дело.
— Свидание? — спросил я.
— Вернетесь — узнаете, — туманно ответил Волков.
Гермес охал, держался рукой за обвязанную щеку.
— Потерпи, потерпи, — успокаивал его Самарин.
Вид у Гермеса был потешный. Завязочки носового платка топорщились на макушке, как заячьи уши. Каждый раз посмотрев на него, я отворачивался, чтобы не рассмеяться. Возле амбулатории он оторвал руку от щеки, удивленно произнес:
— Перестало болеть.
— От страха, — сказал я.
Гермес с надеждой взглянул на Самарина:
— Назад?
— Только вперед! — И Самарин подтолкнул его к двери.
В кабинете Гермес пробыл минут пятнадцать. Появившись, первым делом сообщил, скособочив онемевший от новокаина рот:
— Два часа ни пить, ни есть.
— Больно было? — поинтересовался я.
— Не очень.
Я мысленно согласился. «Вырвать зуб — буза на постном масле, а от бормашины глаза на лоб лезут».
Когда мы вернулись, Волков молча выложил на стол парабеллум. У нас отвисли челюсти. Должно быть, в этот момент мы походили на персонажей из заключительной сцены «Ревизора».
Первым опомнился я.
— Откуда?
Волков усмехнулся.
— Выследил я этого гада.
— Жилин?
— За оранжереей прятал, в камнях. Прямо там накрыл его, а потом…
— Можешь не продолжать. — Самарин поморщился. — Череп, надеюсь, ему не проломил?
— Вроде бы нет.
— Сейчас он где?
— У Нинки.
И как только произнес это, в комнату ворвалась, не постучавшись, она — разъяренная, словно тигрица.
— Хулиган! — накинулась она на Волкова, не обратив внимания на лежащий на столе парабеллум. — Тюрьма по тебе, бандюге, плачет!