За два месяца, что мы не виделись, он возмужал — раздался в плечах, вырос. Брюки стали коротковаты, белая рубаха с закатанными рукавами плотно облегала мускулистую грудь.
— Тебя и не узнать, — сказал Самарин, с удовольствием окидывая Гермеса взглядом.
— Поправился, да?
— Крепким стал.
Гермес кивнул.
— Раньше ребята мне проходу не давали, а теперь… Недавно один стал задираться. Я струхнул, но виду не подал. В общем, поговорил с ним.
— При помощи кулаков?
— Пришлось.
— Ты не очень-то… Кулаки не аргумент.
— Понимаю, — сказал Гермес и, ойкнув, помчался в коридор за вещами. Внес огромный чемодан, перевязанный крест-накрест веревкой, волоком втащил мешок, от которого исходил приторный запах подгнивших фруктов. Затем в комнате появилась корзина, накрытая запорошенной пылью тряпкой, после нее — торба, потом — два увесистых свертка в газетной бумаге.
— Даешь! — сказал Самарин. — Как тебе удалось дотащить все это!
— Пришлось фаэтон нанимать, — объяснил Гермес. — Тридцатку содрали.
— Дороговато, — решил я.
— А что было делать? В камеру хранения это, — Гермес пнул ногой мешок, — не принимают, знакомых на вокзале — никого, вот и выкручивайся!
— Мог бы телеграмму послать — мы бы встретили. — Самарин продолжал улыбаться, поглядывая на Гермеса.
— Мать то же самое советовала. Но я решил нежданно-негаданно нагрянуть.
Самарин подошел к окну, аккуратно снял с гвоздиков газеты, сладко зевнул.
— Который теперь час?
— Должно быть, около восьми, — сказал Гермес. — Поезд пришел ровно в шесть сорок.
Самарин надел брюки, присев на край постели, натянул сапоги, перекинул через плечо полотенце.
Гермес разделся до пояса, и мы пошли умываться.
Самарин подбросил ладонью хоботок умывальника, чертыхнулся.
— Опять воды нет! Как не стало дяди Пети — весь наш быт кувырком.
На несколько секунд мы затихли, словно увидели дядю Петю. Я вспомнил его лицо, добрые морщинки у глаз и почувствовал: сжалось сердце.
Самарин принес ведро воды — она поступала в дворовую колонку прямо из арыка, — и мы, брызгая на зацементированный, никогда не просыхающий пол, стали умываться над раковиной, длинной и узкой, похожей на два сдвинутых корыта. Тело Самарина было белым, и я подумал, что ему, видать, не пришлось понежиться на солнышке. Когда мы вернулись в комнату, спросил, как он провел каникулы.
Ответил Самарин не сразу. Надел гимнастерку, опоясался ремнем. Засунув под него пальцы, расправил складки.
— Интересуешься, как я провел каникулы? Вкалывал в лесхозе!
— В лесхозе?
— Командир моего взвода там директором. Еще прошлой осенью приглашал погостить. Три дня я баклуши бил, а потом взял и устроился лесорубом. Командир взвода вначале все сокрушался, предлагал другую работу — полегче, а я решил: пан или пропал. Короче говоря, теперь мы обеспечены хлебом насущным минимум на три месяца.