Дед буйствовал, собрались люди и слушали, как он воевал под Сталинградом и что его в Прагу и в Берлин немцы пустили, а вот советская милиция не пускает на парад! Я только потом понял, что это могло ему дорого обойтись, ибо советский милиционер – это не дядя Степа из мультфильма, который помогает бабушке перейти улицу, или капитан Жеглов… а тот, который не пускает на парад участника Сталинградской битвы. Победоносного офицера, у которого есть постоянный билет на проезд в общественном транспорте и специальный магазин для ветеранов, который в Керчи получил контузию первой – нет! второй! – степени, не пускают на парад Победы. А тогда я понимал только, что происходит что-то неладное, и на всякий случай заревел.
Толпа собравшихся зевак уже не знала, кого успокаивать: оскорбленного деда или его перепуганного внука. Вдруг дед замолчал, осмотрелся, убедился, что милиционеры отошли – наверное, чтобы не накалять обстановку, – посмотрел на меня и… подмигнул. Я понял, что надо лезть под грузовик в сторону проспекта. Для меня это было нетрудно и забавно, я, даже не нагнувшись, полез на ту сторону улицы. С дедом было посложнее. Во-первых, у него после ранения не сгибалась нога, он ходил с палкой; во-вторых, он был ростом чуть меньше двух метров, стройный и торжественный, как пальма на вокзале, и ему пришлось бы сложиться вчетверо. Но ради дорогого внука дед превращался в большое озорное дитя. Его дружно окружили собравшиеся зрители, чтобы милиционеры не видели, и воровато подтолкнули согнуться. Дед быстро, плашмя, как партизан, прополз, высунул длинное туловище на проспект Ленина, а ноги еще находились на улице Свердлова. Он с восторгом посмотрел на меня и заорал:
– Ёжик, прошли!
Это было похоже на «за Родину, за Сталина!». Дед резко вскочил на здоровую ногу и с размаху ударился головой о борт грузовика. Раздался глухой звук, как камнем о гроб. Дед упал навзничь, кровь окрасила медали на кителе и потекла на асфальт.
Я опять начал орать, опять собрались люди и начали меня успокаивать, сразу появилась скорая. Деду перевязали голову. Кто-то ругался, дед молчал. На парад мы, конечно, не попали, и шли, уже грустные, обратно, в направлении дома. Вид у деда теперь был как у раненого партизана. Он шел, опираясь на палку, с перевязанной головой. Сбоку плелся я с барабаном. Когда мы зашли домой, бабуля чуть не упала в обморок.
– Ты что, на фронте был? Божье наказание!
Телевизор орал «УРА!» и торжественно объявлял, что на площадь победоносно выходят танковая дивизия, трудящиеся, школьники, колхозники и ветераны Великой Отечественной войны! Дед Айк поднял голову к небу, прочистил горло и смачно плюнул в телевизор, бабуля перекрестилась, я опять заревел.