Сережик (Даниелян) - страница 31

Я понял, что гены – это что-то очень важное, вроде гемоглобина, и главное, они у меня, в отличие от гемоглобина, есть! Но, по-моему, это не очень-то маму радует.

Мать сорвала с меня бантики. Отец сказал, чтобы она оставила его гены в покое, все стали серьезными. Меня втолкнули в такси, и мы поехали домой.

По дороге никто не разговаривал. Я понял, что эти проклятые гены все испортили. И мама не отдаст мне подарки, которые привезла из Африки. Живую черепаху. Даже игрушечную не отдаст. И в Африку, когда через год опять туда поедет, меня с собой не возьмет, как обещала. Чтобы я ее не позорил. Я понял, что виноваты во всем эти проклятые гены. Которые хуже, чем гемоглобин!

Босиком нельзя ходить по дому. Босиком дома ходят плебеи и рабизы, и все они похожи на отца. Я тоже иногда становлюсь на него похожим, когда хожу босиком. Босиком по дому ходил муж тети Джули, Лека, но ей повезло, он ушел из дома к Жабе. А отец все ходит босиком. И босиком – это еще ничего, но он ходит в трусах, а это маму вообще выводит из себя. Мама не любит, когда папа мокрой ложкой достает кофе из банки или макает ее в сахарницу. Мама плачет, когда папа курит в туалете и бросает в унитаз бычок…

Кстати, папа никогда не запирался в туалете и в двери оставлял щелочку. Это маму просто убивало. Бывало, дверь откроешь – а там папа на унитазе.

– Ти-ик! – говорил он, если это открывал дверь кто-то из детей. А если мама – то война!

Он оставлял дверь приоткрытой даже в ванной, когда купался. Если бы это происходило сегодня, ему поставили бы какой-нибудь диагноз типа клаустрофобии. Но тогда это называлось плебейством. Он был рабизом, ленинаканским сыном неграмотной Вардануш, которая испортила маме жизнь, и у него не было ни стыда ни совести.

– Я не могу видеть тебя голым, это противно, – говорила мама. – И в трусах не могу. И вообще не могу!

Я не знаю, когда началась эта ненависть, но помню все периоды, как она росла.

Сперва, когда мне еще было примерно пять лет, они друг друга называли ласково: Кап. Я как-то спросил, и мне объяснили, что это от слова «капик». То есть «обезьянка». Мне понравилось, что у меня родители обезьянки. Хотя на обезьянку был больше похож папа. У него была волосатая грудь. Они так ласково звали, звали друг друга, а потом это слово исчезло, и в папин адрес осталось «Сергей». Мне это тоже нравилось: вроде как в доме два Серёжика. Дело в том, что мама любила это имя, и папа в молодости, когда ее клеил, соврал, что его зовут Сергеем. И она его долго так называла. Но так как отец ее «подло обманул», она назвала Сергеем меня. И моего брата, которого я не видел. Это отдельная история.