– Но даже если он не умрет, то уголовное дело возбудят за хулиганство, – говорил отец, сжав зубы.
В общем, хотя уже было светло, я лег спать – с тяжелым грязным камнем на сердце. Это был как будто тот самый камень, который угодил в голову несчастному милиционеру. Надо же… Еще вчера была суббота, мы хотели на речку и ничего не предвещало беды, а сейчас – полный кавардак, хаос, неведение… Как легко испортить жизнь и как трудно ее сделать лучше.
Я ждал приговора. Папы опять дома не было. Вдруг заходит он домой и спокойно говорит, что милиционер не умрет и дело замято. Папа сел на стул, мама дала ему воды и спросила:
– Ты что, министру позвонил? Или откупился?
Папа сказал, что нет, до министра и до взятки дело не дошло. Просто о происшедшем узнала соседка Тома. Араик ей все рассказал. Она позвонила куда надо, сказала кому надо и все уладила. Где это «куда надо», я так и не понял. Это было такое мистическое место, где решается все как надо, и в этом «куда надо» ей сказали, что все в порядке, милиционер не жалуется и это был несчастный случай. Милиция даже денег не захотела содрать с отца. А это было просто невероятно, чтобы менты отказались от папиных денег.
Мама была в шоке. Она была удивлена. Как это она – Тома, у которой нет ни золота, ни мужа, какая-то пьяница с сомнительным поведением – все уладила. Никакой справедливости. Я у мамы на лице увидел не спокойствие после бури, а гнев. Это был гнев советского человека. Гнев, в котором смешивалось личное с общественным, я бы сказал, с государственным. И не знаешь, что в этот момент важнее: то или другое. Мама была растеряна.
У нас во дворе был мальчик, которого звали Вреж. Много есть странных армянских имен, но имя Вреж означает «месть». Кстати, это распространенное имя в Армении. Думаю, это связано с тяжелой историей народа. Но здесь не будем об этом.
Его звали Вреж – и все. Мальчик был меньше нас. Мы редко его брали в футбольную команду, он разве что играл с нами в «казаки-разбойники», да и то на стороне девчонок. Вреж был нервным ребенком, постоянно устраивал истерики и еще был конфликтным, а я конфликтов всегда избегал. Мы почти не общались.
Его мать работала в гастрономе на первом этаже нашего здания: там мы покупали молоко, хлеб, там она нас обвешивала, когда брали сахарный песок или масло. Роптать на эту тему в Советском Союзе было не принято. У нас была магическая формула: все нынче воруют – и я ворую.
Ее муж, отец Врежа, был починителем телевизоров – так мы его называли. У него был маленький чемоданчик с инструментами, светлые кримпленовые брюки, сорочка всегда заправлена за пояс, и усы как у Марчелло Мастроянни. Он был очень худым, а его жена, продавщица Парандзем, весила около центнера. У нее были бицепсы и усики, почти как у мужа. Муж был тихим и трудолюбивым мужичком. У него в Разданском ущелье под нашим зданием был небольшой садик. Он весь день там копался, складывал красивые террасы из камней, ставя их друг на друга, сажал деревья, обрабатывал виноград, а утром шел на работу с чемоданчиком. Он даже сделал для нас всех бетонные ступеньки, по которым мы спускались к тутовым деревьям. Словом, был порядочным семьянином и трудягой.