— Это так, — подтверждает Омаяд. — Это ты понял лишь сейчас? Итак, дальше. Что знаешь ты еще?
— Пророки провозглашают слово Божье…
— Не говори глупостей, монах! То, что они провозглашают слово Божье, утверждают и лжепророки! Я мог бы сам стать одним из них, чтобы узнать, говорят они правду или лгут. Должны быть и другие знаки.
— Чистая богонравная жизнь.
— А какова она, такая жизнь?
— Он не может ни лгать, ни обманывать…
— Он был купцом, как и все мы, — говорит Абу Софиан задумчиво. — Тут он, правда, иногда обманывал…
— Он не должен требовать чужого имущества, и на его руках на должно быть крови…
На этот раз Омаяд ничего не отвечает, а только машет рукой: «Дальше!» Про себя он думает об убийстве под Таифой и о зимнем караване, чудом избежавшем преследований мусульман.
— Он должен вести целомудренную жизнь и сладострастие должно быть ему чуждо…
«Хадиджа мертва, — думает Абу Софиан. — Теперь Мухаммед сделал своей супругой маленькую Аишу, и говорят, что она не единственная…»
— А если, — говорит он, — у человека, о котором я говорю, нет всех этих качеств, если он проливает кровь и грабит, если у него есть женщины и он не совершает чудес, тогда, значит, ты не поверил бы, что он пророк?
— Нет! — восклицает монах с большой решительностью. — Тогда бы я в это не поверил! Ни в коем случае не поверил бы в это!
Абу Софиан поднимается. «Итак, теперь я знаю, — говорит он дружески, — что ты хотел мне сказать. Такой человек, значит, даже прикоснуться не смог бы к царству твоего Христа?»
— Ни за что и никогда! — восклицает монах.
Омаяд прищуривает глаза, белый, блестящий на солнце мрамор слепит его.
— Хорошо вам, христианам, если это так, — говорит он.
Но странно: несмотря на то, что монах сказал ему то, что он хотел услышать, Омаяду все-таки кажется, что он должен был возразить.
* * *
— Эй, Абу Софиан!
Омаяд шел по базару пряностей, возвращаясь в свой караван-сарай, когда услышал, что кто-то зовет его по имени. Он оглянулся назад в поисках знакомого лица среди купцов, но не увидел никого. И тут офицер персидской гвардии отстраняет торговцев и протягивает ему навстречу руки через стол денежного менялы, стоящего посередине улицы: «Эй, Абу Софиан! Ты что больше не узнаешь своих друзей?»
Узнал. Омаяд узнал его тотчас. Это персидский торговец драгоценными камнями Барсуйе, с которым он несколько лет назад торговался из-за одной прекрасной ясноглазой рабыни на рынке Окадха. Странные времена! Мелкий торговец пряностями стал пророком, торговец ювелирными изделиями — персидским воякой…
— Нет! — отвечает перс, гладя свою блестящую черную бороду, на непроизнесенный вслух вопрос Абу Софиана. — Я всегда был воином нашего царя. Тогда в Окадхе я был послан узнать у вас настроение арабских предводителей.