«Выигран год! — думает Абу Софиан, — выигран целый год, будет время яснее познать волю богов! Если старые боги могут помешать и хотят помешать тому, чтобы священная Кааба осквернилась новой верой, то вы должны сами об этом позаботиться! Уничтожьте пророка! Он, Абу Софиан, предоставляет вам для этого целый долгий год времени!»
— Такой договор, — говорит он осторожно, — подписанный Мухаммедом и мной — такой договор можно было бы заключить…
Отман поднимается: «Я сообщу в лагере, Абу Софиан, о твоем отказе впустить нас и о готовности заключить договор. Эй, Омайя! Теперь ты точно не захочешь больше отрицать силу власти нового времени! Еще год назад король Мекки не поставил бы своего имени рядом с именем Хашимита Мухаммеда!
«Возможно, нет! — соглашается Абу Софиан и тоже поднимается. — Время покажет, что истинно…» Он больше не хотел говорить и подавлял слова, бывшие у него уже на языке. Время все покажет: и то, что он хотел сказать сейчас, может быть позже к месту.
Когда Отман ушел, Абу Софиан поднялся по узкой витой лестнице на пологую крышу своего дома. Ясная светлая ночь покрывает город, на возвышенностях искрятся красные горящие точки — костры мусульман. Абу Софиан пересчитывает их еще раз и думает про себя: «Да, лучше избежать войны».
На крыше женских покоев, ограниченной двором и такой низкой, что выросшие высоко мирта и жасмин достают до нее, двигается белая фигура — это Хинд, поющая сыночку колыбельную:
«Кто сорвал однажды розы в Дамаске, тот не нагнется больше за цветами пустыни;
И тот, для кого светлая луна является спутницей — что за дело ему до звезд?»
* * *
Бедуинка в лагере под Бедром сказала в своем гадании правду: в Дамаске Хинд зачала сына… Теперь оставалось ждать, исполнился ли вторая часть гадания: что юный отпрыск Омаядов должен господствовать в новой вере над старым чудесным городом Дамаском!
Абу Софиан тогда посмеялся над этим. Сегодня он больше не насмехается. Задумавшись, он сидит на крыше своего дома и снова и снова смотрит на костры.
* * *
Аиша стояла на коленях в самом темном углу своей комнаты на полу, повернувшись спиной к двери так, что даже тень ее собственного тонкого тела закрывала от света доступ в укромное место; и без того дверь была плотно завешена коврами, так что проникала только тонкая полоска сумеречного света — как раз достаточно для того, чтобы Аиша увидела то, что хотела. Иногда снаружи кто-то проходил мимо; каждый раз она вздрагивала и со страхом оглядывалась на дверь, хотя знала, что никто чужой не осмелился бы войти к ней без разрешения.