Абу Софиан кивает и записывает на дощечке, лежащей на колене. Одновременно он подсчитывает все вместе. Это будет большое дело, больше, чем любое другое, которое он проводил раньше. Через несколько дней, после того как закончат с заявками богатые купцы, слово скажут еще и менее зажиточные люди, живущие в предместье, менялы, ремесленники, которые не отваживаются вложить в караван больше, чем несколько сотен дерхемов. И их так много, что в общей сложности они вносят такой же вклад в караван, как и богачи: «2 тысячи дерхемов от меня!» — «И 200 от меня!»
На лице Абу Софиана снова появилась улыбка, но гневный резкий голос прервал ее: «Сейчас вам, пожалуй, хочется, чтобы я совсем ничего не говорил, так? Однако позже, если удастся провезти тайно пару кладей сирийского оружия, да еще и так, чтобы его не заметили охранники ворот в Дамаске, вы захотите, чтобы я говорил, да? — это молодой Омар. Его оливковое лицо искажено гневом.
Абу Софиан успокаивающе поднимает руку, в которой держит грифель.
— 200 от Омара Бен’Ади, — повторяет он. Оглядывается вокруг.
— Больше никто? — Тишина.
— Больше нет желающих? — Никакого ответа. Ома-яд проверяет свои записи. — Я что, прослушал? — спрашивает он, окидывая глазами ряды мужчин, стоящих полукругом. — Я не слышал предложений от Мухаммеда Хашимита!
Каждый смотрит вокруг, ищет. Из толпы раздается крик: «Здесь никого нет из дома Мухаммеда!»
— Он что, не знал о собрании? — спросил Омаяд.
Лахаб выставил вперед свою тощую руку: «Я лично посылал к нему раба, чтобы напомнить!»
— Хорошо, — Абу Софиан удивлен, однако не показывает этого. — «Если Мухаммед знал о собрании и не пришел, это его дело. Мы закончили? Теперь уже все». Он встает, набрасывает на плечи шелковую риду, засовывает дощечку за пояс и спускается по ступеням.
Позади него начинает шуметь толпа, обсуждая происходящее. 300 тысяч дерхемов отважился дать Омаяд! Подумать только! Сколько же он заработал тогда прошлой зимой! Нужно ли купить еще ладана? На рынке Окадха изюм должен быть дешевле! Слышали ли вы, как Джуда Чайбар обманул Кховайлида? О, а Ахав! Говорит, что пожертвовал овцу, но это неправда! Он слишком жадный, чтобы отдать кусок со своего стола богам! Поймал газель, содрал с нее шкуру и теперь думает, что богам нет никакого дела!
* * *
Абу Софиан идет через площадь мимо священного колодца и собирается свернуть на широкую улицу, где расположены дома Омаядов, как на углу видит, что ему навстречу направляются Хадиджа и слепой Барака.
Абу Софиан останавливается: «Где твой супруг, Хадиджа?»