Раб открыл ворота, низко склонившись, проводил Омаяда в комнату для гостей. По пути Абу Софиан окинул быстрым взглядом открытый двор, граничащий с ангарами. Создавалось впечатление, что пришел большой караван усталых запыленных верблюдов и рабы сгружают кладь. «Хорошо, что так, — сказал про себя Абу Софиан, — по меньшей мере, одна часть жильцов дома, кажется, еще работает. Я уже думал, что всех застану за молитвой!»
Как ответ на эту мысль, услышал Омаяд в этот момент голос Мухаммеда из другого помещения:
«Куда же вы идете?
Смотрите, я — предостережение для всего мира,
Для каждого из вас, кто хочет идти прямой дорогой,
Даже если бы вы не захотели по ней идти,
Да будет так, ибо так хочет Аллах…»
И дальше вступает молодой звонкий голос мальчика: «Аллах велик!»
Абу Софиан приготовился ждать. Кто знает, как долго длятся молитвы к господу мира, если даже бог Гобал, которого никто не считает всесильным, требует торжественно семь раз обойти вокруг Каабы? Однако он был приятно удивлен, когда спустя короткое время появился хозяин дома, чтобы приветствовать своего гостя. Мужчины обнялись. «Да подарят тебе сыновей!» — приветствует один. «А твоим рукам силу!» — благодарит другой.
Потом они рассмеялись над этими пожеланиями, которые так часто слышали и говорили, но исполнить которые судьба отказала обоим. Хадиджа после четвертой дочери Фатимы не рожала детей уже 9 лет, и было мало надежды, что она еще родит. Абу Софиан, напротив, каждый год брал в свой дом новую жену, однако они были бесплодны или одаривали его только дочерьми. А Хинд, которая со времени празднеств в Окадхе делила с ним ложе, нежна как ребенок, она не выглядит матерью героя.
— Слушай, Мухаммед! — Омаяд берет чашу с финиковым соком из руки раба, подносит к губам и ставит. — Я пришел сказать тебе, что это должно закончиться!
Мухаммед поднимает руки, а потом снова опускает их. Осталось неясным, понял ли он, что имел в виду Омаяд, или же знал об этом, не имея возможности изменить что-либо. Абу Софиан согласился с последним.
— Я не хочу тебе препятствовать, — сказал он, — верить в то, во что ты хочешь. Молись звездам или, как христиане, Богоматери — мне все равно. Но дело не пойдет, если ты будешь продолжать вводить в заблуждение народ.
Мухаммед сидел молча со скрещенными ногами, согнув плечи, склонив голову так, как будто подпирал ею стену.
— Ты можешь спросить, почему меня это заботит, — продолжал Абу Софиан, — действительно ли я настолько тщеславен, чтобы считать себя тем, о чем мне кричат льстецы: царь Мекки. Знай, я далек от тщеславия и никого не принуждаю слушать мои слова.