Молодой физик, разумеется, прекрасно знал, что приставка «Мир» перед его именем означает вовсе не то, что ее русский омоним. В смущении он вынужден был сказать, что как-то не вникал в своеобразие своего полного имени, которое для русского слуха, и не только для русского, звучало довольно странно: Мир-Гюней-Гая Мир-Джамал оглы Кашкай. Но тут вдруг с места поднялся кто-то из рядовых коммунистов, как на грех, оказавшийся знатоком Востока, и популярно прокомментировал значение злополучного слова, привлекшего внимание партийного руководителя. Случись такое лет эдак 10–15 до того, не миновать бы Мир-Гюней-Гая чекистского расследования: «Скрыл свое религиозное происхождение!» Но на дворе была уже знаменитая хрущевская оттепель. Пожурили парня, но в партию все же приняли. А потомок Мухаммед-Сеида позже стал в Ленинграде одним из разработчиков секретной технологии для «слепой» посадки самолетов. Но это так, к слову.
Так что в 1930 году сеидский сюжет в биографии будущего аспиранта вряд ли мог сослужить добрую службу. Скорее, наоборот, он мог породить массу подозрительных вопросов у начальства, что, как понимает читатель, ему вовсе не было нужно…
Есть семейное предание, согласно которому прапрадед Кашкаев — Мухаммед-Сеид вместе со своими близкими покинул кочевье и осел в Гяндже где-то в XVIII веке. Говоря языком генеалогии, пробанд, то есть исходное лицо в родословной Кашкаев, был очень богат и влиятелен, на новом месте женился на гянджинке, обзавелся большой семьей. От него, Мухаммед-Сеида, и пошел род нашего героя — Мир-Али Кашкая.
Долгое время семья хранила бесценную реликвию — старинный, как сказали бы сейчас, антиквариат — казан, на котором были помечены имена прямых потомков Мухаммед-Сеида. Реликвия эта, бережно передаваемая из поколения в поколение, исчезла в сутолоке послереволюционного времени, как и многое другое…
Таков в общих чертах сюжет о происхождении фамилии Кашкай, сохраненный в семье.
…Поселился Мухаммед-Сеид в центральной части Гянджи, неподалеку от торговых рядов, караван-сарая, всегда полного разноязычного купеческого люда. Родичей у него хватало, но сын был один — Мир-Асад. Так что наследнику, помимо золота, рублей, туманов и лир, достался огромный дом с двором и многочисленными пристройками.
Этот уголок Гянджи с появлением Кашкаев стал называться «сеидляр махаллеси» — квартал сеидов. Дом сносился, обновлялся, разрастался, опять сносился, пока на его месте не возник солидный двухэтажный особняк с арочной верандой, широкими воротами, венчавшими высокий, аккуратно сложенный забор, который скрывал от внешнего взгляда обитателей особняка так же надежно, как и стены какого-нибудь английского замка. Сравнение это вполне уместно, если учесть, что подход азербайджанца к своему жилищу основан на том же жизненном постулате, что и у аристократа-британца: «Мой дом — моя крепость». Но, в отличие от среднеанглийской семьи, в доме проживали многие представители семейства Кашкаев, их жены, дети известного на всю Гянджу купца Мир-Асада, сына Мухаммед-Сеида, о котором долго еще помнили в Гяндже.