Не надо долго объяснять, что такое Лев Толстой. Открой любую его книгу, в любом месте — и ты не оторвешься от нее до самой последней строки, до конца, потому что не сможешь жить, не узнав, что было дальше.
Как? Почему? Книжное слово становится живым, волнуя, будоража.
Мы говорили с Махмудом об этом (мы много о чем «эдаком» говорили с ним); он читал много, у него была чудесная (в смысле подбора, а не количества томов) библиотека. Он весь вечер мог говорить о горькой правде толстовского «Хаджи-Мурата».
— Неужели нынешние власти и их военные слуги не читали эту мудрую повесть? Про жестокость колонизаторов и про достоинство горцев?! — спрашивал Махмуд.
Я неопределенно кивал головой. Мне не хотелось перебивать его мысли.
— Верно, дело в цене победы. Для политиков жертвы неважны, для них это всего лишь цена достижения поставленной цели, — говорит он задумчиво… — Да, знаешь… — Он резко меняет интонацию. — Помнишь, ты дал мне прочитать книгу с письмами Льва Толстого?
Я сказал, что не дал почитать, а подарил.
— Да, да, подарил… так вот, я всю ночь читал эти письма Толстого… и вдруг почувствовал, что он здесь. Я долго приходил в себя, озираясь. Мне было и радостно, и страшно. А если он правда здесь и сейчас заговорит со мной, что я смогу ответить?.. Я не спал до утра…
Вот как действуют на нас гении. Обычное необычное дело. Но как писателю удается столько всего вложить в слово? Столько, что это становится даже больше чем жизнь…
Пауза. Махмуд подходит к окну.
— А когда я был в гостях у Семена Гейченко, у этого однорукого хранителя обители Пушкина в Михайловском… я, помнится, рассказывал тебе об этом, о той незабываемой золотой осени… Я ходил тогда по комнатам поэта, по приземистому сараю, где Александр Сергеевич с утра палил из пистолетов в присутствии красивых барышень, страшно (якобы) испуганных и смущенных этим смуглым гением и грохотом его огромных пистолей, я, Муса, душой и каждой своей живой клеткой чувствовал, что Пушкин… чертяка, гений из гениев, здесь! И никуда он не уходил, и никто его не убивал. Гения нельзя убить… — Махмуд вертит указательным пальцем у виска. — Думаешь, небось, что я того?.. У мужика, мол, под старость крыша поехала?..
Я, растроганный монологом, обнимаю его.
— Дай бог, чтобы все были такими безумцами, Махмуд! Ты гений, и твоя красота — страшная сила!
Мне показалось, что он как бы и не слышал меня. Но серьезно ответил:
— Не возражаю. Пусть я буду гением! — Тут он не выдержал и рассмеялся. — Хорошее дело, скажу тебе, Муса, быть гением. Что ни скажешь, все замечательно! — Тут он наконец расхохотался от души, развеселился так, что даже с размаха стукнул кулаками по столешнице.