Какие только фантастические программы не излагались в те дни с импровизированных трибун перед разгоряченными студентами!
Большевиков преследовали и гетманская полиция и деникинская контрразведка. Публично выступать они не могли и собирались нелегально.
Только две области человеческой жизни и казались устойчивыми в ту пору: регулярность институтских занятий и вечерние встречи влюбленных, которые по киевской традиции происходили чаще всего на тихом и зеленом пятачке между Коммерческим институтом и Владимирским собором. Впрочем, устойчивой была лишь традиция места; лишь вечерние свечи каштанов и пух тополей. Сами встречи, слова, объятия не бывали здесь такими никогда прежде. Даже для самых рассудительных будущих экономистов они никак не связывались с каким бы то ни было представлением о завтрашнем дне; все могло оборваться на полуслове, все было отмечено тем самым «ах, пропади все пропадом», которое в написанной о том самом киевском времени пьесе Михаила Булгакова «Дни Турбиных» так верно и естественно вырывается у Елены, когда ее целует поручик Шервинский.
В 1918 году студент Сашко Довженко стал «головой» институтской «громады» (студенческого комитета). «Я вошел в революцию не в те двери, — запишет он двадцать лет спустя в своей автобиографии. — Я стал большевиком лишь в середине 1919 года. Мир оказался куда сложнее. Сложнее оказалась и тогдашняя Украина. Она была полна своих и чужих господ, хорошо разговаривавших по-украински, да и подпанки, среди которых я вращался в поисках правды, оказались никчемной горсткой неучей, шарлатанов и предателей. Я бросил их и бежал с чувством глубокой обиды и горечи, и воспоминание о них остается самым тяжким воспоминанием моей жизни. Мне ничто не досталось даром».
Огромным потрясением для Довженко стал его первый политический бунт. Когда в том же 1918 году вместо уговоров о «добровольном вступлении» в армию Павло Скоропадский объявил насильственный призыв молодежи, в том числе и студенческой, голова «громады» Коммерческого института созвал митинг протеста.
Прямо с митинга студенты колоннами вышли на улицу.
Демонстрация направилась на Владимирскую, к резиденции гетмана.
Синежупанная охрана встретила демонстрантов выстрелами. Около двадцати человек, рассказывает Довженко, были убиты, многие ранены.
Он испытал трагическое чувство вины.
Так время открывало перед Сашко Довженко ту истину, что за убеждения приходится расплачиваться не только глоткой, надорванной в митинговом оре, но и ценою крови. А тому, кто поднят на гребень волны, приходится вдобавок платить чужой кровью, что для честного человека куда дороже, страшней и трудней, чем потеря собственной жизни.