Был задан вопрос:
— Не мешает ли нормальной жизни искусства партийное руководство, а также и то, что в Советской стране стали обозначать термином «социальный заказ»?
Довженко улыбнулся.
— У нас на Украине, — сказал он, — часто на вопрос отвечают вопросом. Разрешите и мне поступить так же.
— Пожалуйста.
— Считаете ли вы, что ваша кинематография имеет такие фильмы, как «Броненосец «Потемкин», «Мать» и, простите мою нескромность, «Земля», которую вы только что так тепло приняли?
Ответ последовал без колебаний:
— Конечно, нет. У вас превосходная кинематография, которая ведет сейчас кинематографию мира.
— Вы в этом уверены? — переспросил Довженко.
— Уверен.
— Спасибо. Я полагаю, что вы сами ответили на свой вопрос.
В поездке Довженко провел четыре с половиной месяца.
Он встречался с кинематографистами многих стран и убедился, что чувство раздорожья и необходимости поиска мучает сейчас не его одного и только ремесленники привычно остаются у своего конвейера, не теряя уверенности в том, что ремесло не подведет ни при каких обстоятельствах.
Довженко возвратился в Киев осенью 1930 года. Студия на Брест-Литовском шоссе была уже совсем достроена. В огромном павильоне-ангаре теснились съемочные группы, нещадно мешая друг другу. Уже десять фильмов готовилось одновременно на новой студии.
К возвращению Довженко были приготовлены рабочие комнаты и для него. Просторно. Светло. Большие окна выходят в сад. Но сад еще только должен быть посажен.
Свою новую комнату на студии Александру Петровичу захотелось раскрасить так, как он это видел в Бабельсберге: все стены разного цвета, и потолок тоже не белый, а яркий, — например, оранжевый. Такая веселая пестрота радовала сердце и будила воображение.
Каждый день он входил в эту комнату.
Все та же нетронутая стопка чистой бумаги лежала на столе. И даже запах пленки, привычный запах грушевой эссенции, не устоялся еще в комнате, лишь слабо проникая сюда из коридора.
Старые сотрудники по фильмам, уже знаменитым, — Бодик, Демуцкий — торопили: «Когда начнем работать?» Все приходили с идеями, но ни одна из этих идей не была ему близкой.
Он вспомнил такую недавнюю игру в пустом коридоре Совкино: Эйзенштейн — Леонардо, Пудовкин — Рафаэль, а он сам…
Свою книгу «Жизнь Микеланджело» Ромен Роллан начал описанием статуи «Победитель»:
«Это прекрасно сложенный юноша, нагой, с крутыми завитками волос над низким лбом. Стройный и прямой, он уперся коленом в спину бородатого пленника, который вытянул шею И, как бык, подставляет голову под удар. Но победитель не смотрит на него, победитель медлит; он в нерешительности отворачивается, у него скорбный рот и смущенный взгляд. Поднявшаяся было рука опустилась к плечу, торс откинут назад; он не пожелал победы, она уже не прельщает его. Он победил. Он побежден.