С этим Сашко и вернулся в директорский кабинет.
Павло Федорович Нечес выслушал его и согласился. Хоть в тонкости замысла вникать и не стал.
С матросской прямотой и ретивостью начинающего дельца-коммерсанта он задал настороженный вопрос:
— А билеты на твою фильму народ брать будет? Смотреть будет интересно?
Так тогда говорили: не фильм, а фильма. В женском роде.
И, взяв с начинающего режиссера обещание, что «народ пойдет», Нечес определил сроку на съемки два месяца. «С завтрашнего дня».
Действительно, назавтра директорским приказом была утверждена группа для работы над «Сумкой дипкурьера». Снимать фильм должен был один из старейших операторов фабрики — Николай Козловский. Художником был назначен тоже один из «столпов» старого кино — Генрих Байзенгерц. Актеров Довженко должен был набирать, естественно, сам. И делать это — при заданных темпах — приходилось без промедления.
Кроме того, нужно было доработать сценарий так, как хотел его ставить Довженко.
Директор Нечес чувствовал силу его таланта, верил в него. Довженко он полюбил. Но после «нагонки», полученной от начальства за «Ягодку любви», считал, что дело тут в сценарии, сценарист из Довженко не получается — пусть пишут другие, а он будет ставить. Ссылаясь на воспоминания одного из помощников Довженко, А. Швачко, кинодраматург Алексей Каплер приводит речь, произнесенную Нечесом в присутствии всей съемочной группы «Сумки дипкурьера», приглашенной перед съемками в директорский кабинет:
— Сашко! Тебя нужно было бы выгнать с кинофабрики. Сценарии ты писать не умеешь и не берись за это дело. Иду на последнюю пробу… Сделаешь фильм — твое счастье. Не сумеешь — выгоню[13].
Но сам Довженко к этому времени, уже на самых первых шагах работы в кино, начинал понимать, что не сможет ни с кем делить свою мысль; что все, что должно быть придумано для своего фильма, он хочет придумывать только сам и полностью сам за себя хочет отвечать.
В кино это было особенно трудно и даже как бы противу естества. Молодое искусство, в котором к тому же от искусства было столько же (если не меньше), как и от индустрии, с рождения своего складывалось, как искусство коллективное и торопливое. Этим оно отличалось не только от литературы или живописи, но даже и от театра. В театре драматург не связан с режиссером раз и навсегда. Если чей-либо спектакль не понравился ему, он еще может уйти к другому режиссеру, к другим актерам и начинать все сызнова. В кино это невозможно.
Принимаясь за «Сумку дипкурьера», Довженко ясно видел, что сценарию недостает эпического взлета, который превратил бы эпизод текущей, сегодняшней жизни в страницу истории, прочитанную глазами будущих поколений.