В дни, когда съемки уже начались, Одесса переживала одну из тех сенсаций, на какие так падок был этот веселый южный город.
На рейде бросил якорь турецкий крейсер.
Когда-то он назывался «Гебен», принадлежал германскому флоту. Чтобы ввести этот боевой корабль в Черное море в годы первой мировой войны, кайзер Вильгельм II «подарил» его своему союзнику, турецкому султану Мехмеду V вместе со всем экипажем и офицерами. В 1915 году «Гебен» и «Бреслау» (второй крейсер, «подаренный» султану Мехмеду) угрожал и Кавказу, и Крыму, и Одессе.
Теперь «Гебен» сменил имя и звался «Явуз». Он пришел с дружеским визитом и доставил на своем борту в Одессу турецкого министра иностранных дел Тевфика Рюшдюбена, прибывшего с личным посланием от Кемаля Ататюрка.
Вечером Одесса сверкала иллюминацией.
Разноцветные лампочки горели на фасаде Оперы и в листве осенних каштанов, обступивших памятник дюку де Ришелье.
Наутро высокий гость приехал на Французский бульвар, чтобы посетить кинофабрику. Директор повел его в павильон, где Довженко снимал сцену смерти дипкурьера.
Пока гость разглядывал технику, директор успел шепнуть Сашко с нескрываемым недоумением:
— Смотри ты — «Гебен»… Десять лет назад я против него мины ставил. А теперь, видишь, друзья…
Министр попросил режиссера продолжить работу.
Две виолончели и барабан давали режиссеру музыкальный ритм, какому хотел он подчинить эту сцену своего немого фильма.
Выгородка изображала угол комнаты путевого обходчика.
За подслеповатым окошком шел дождь, капли катились по стеклам; невидимые глазу рабочие лили и лили там воду из больших садовых леек. На широкой кровати перед окном умирал человек.
Это был старый конник, награжденный орденом Красного Знамени за подвиги, которые он совершил в боях гражданской войны. Довженко пригласил бывшего конника — не актера — на роль дипкурьера и стремился добиться того, чтобы вся его биография читалась на лице умирающего.
Сцена много раз репетировалась и несколько раз снималась. Но сделанное не удовлетворяло Довженко.
После этой сцены зритель должен был прочитать надпись на экране и поверить ей:
ОН ХОРОШО УМЕР, КАК МУЖЧИНА И БОЛЬШЕВИК.
Довженко чувствовал себя скованным в присутствии гостей. Но он повторил привычное «Начали!» — и ритм виолончелей и барабанов помог ему забыть обо всем, что было за пределами выгородки.
Осветители включили лампы на стояках.
Пронзительно-яркий свет.
Крепкий, коренастый человек, будочник, мягко подтолкнул к двери пожилую женщину, которая сейчас изображала его жену: женщине тут ни к чему оставаться…
Человек на кровати произнес какие-то слова и закрыл глаза.