Он помотал головой, усмехаясь недоверчиво, всем своим крестьянским нутром отвычный верить словам, в которых говорится хоть что-то хорошее. Вот гадостей всяких, это да… привыкли! А словеса, это так…
… пыль! Дунул, и нет. Вона, сколько разговоров ходило, когда из крепости освобождали![110] И что, освободили? То-то! Ещё хуже́й стало, а разговоров-то… Какая ж это свобода, когда землицу, которые твои предки сотню сотен раз своим потом и кровью пропитали, у бар по дикушным ценам выкупать приходится, притом хотишь ты тово, аль вовсе нет?!
А до тово ты с земли ни шагу сделать не могёшь без дозволения барсково! Што ж это, как не крепость? Так…
– Живы-здоровы, – истово сказал старик, крестясь, – сыты, одеты да обуты, и слава Богу!
Ни во что большее он уже не верил… Не умел. Может быть, внуки и правнуки, подняв головы, смогут мечтать о чём-то большем… А ему по сию пору не верится, что телесных наказаний в законах-то и нетути! Вот не единого… ась?! Это вообще как? Народ непоротым будет, вот уж чудо-то…
– Пописяй давай, – переключился он на земные заботы, – покуда в штаны не напрудил.
– Ой! – отозвался правнук, резво вскакивая на ножки.
– Уже успел?! – засмеялся-закхекал дед.
– Почти! – отозвался внук, уже задравший длинную рубаху возле трещиноватого валуна саженях в пяти от их стоянки, – Чутка ишшо, и не успел бы!
– То-то, што не успел бы, – усмехнулся старик, – Ну, всё… стряхнуть не забыл?
– Оно само… – небрежно отозвался мальчишка, приникнув губами к протянутой тыквенной фляге, придерживаемой стариком, – стряхнулось.
– Стряхнулось… – старик закхекал, и достав было узел с провизией, призадумался, поглядел на пенящиеся океанские волны и нахмурился, отчего кустистые его брови напрочь закрыли глаза. Погода не то чтобы вовсе дрянь, но и ничего хорошего. Свежо́, ветрено, и кажись, полоснёт сейчас холодным дождиком, да с ветерком!
– Оно вроде как и лето… – с сомнением пробормотал старый мужчина, вцепившись рукой в седую козлиную бороду, спускавшуюся до самого пояса. В голове крестьянина с трудом удерживалась мысль, что они нынче проживают на другой стороне Земли, и что когда в их отеческих землях зима, здесь самый что ни на есть разгар лета.
Правнук тем временем кашлянул, и старец, нахмурившись, узловатыми артритными руками завязал узел обратно.
– Пятерых унуков уже схоронил… – пробормотал он, тяжко вздымаясь на ноги, – хватит! Не для тово я родную земельку бросал, штобы и здеся родную кровь хоронить. Неча! Погосту со стариков начинаться до́лжно, а не с малых дитачек!
– Захарушко! – надтреснутым, дребезжащим тенорком позвал он разыгравшегося несколько поодаль мальца, и подхватил ружьё. Старый, выменянный у буров роёр – ещё тогда, по первости…