А пока мы шли, люди пели. И, проходя мимо домиков, я поймала себя на том, что пою вместе с ними. Даже, кажется, иногда вслух. Никаких слов, только мотив из протяжных гласных – спокойный, глубокий, неизменный, умиротворяющий. Точно полноводная река медленно и неспешно струится вдоль тихих берегов.
Нема на ходу покопалась в сумке и, обернувшись, протянула мне куль сладких ватрушек – уже тёплых от чар. Я благодарно улыбнулась, взяла кулёк и с удовольствием принялась за еду.
Пишущие, горячая кровь, – весеннее солнце: припекающее обманчиво мягко и приятно, сжигающее медленно и незаметно.
Искрящие, раскалённая кровь, – палящее летнее солнце: невыносимое, изнуряющее, испепеляющее, иссушающее.
Говорящие, тёплая кровь, – осеннее солнце: ласковое, усталое, ненавязчивое, неопасное. Почти. После затяжного весеннего и летнего жара оно добивало измученных людей быстро, метко, безжалостно и бесповоротно.
А безлетные, обжигающая кровь, давно уподобились луне – светят, но не греют, и лишь тогда, когда их никто не видит.
Вторая деревня показалась тоже скоро. Верста – и из-за пушистого холма, чёрные в густых сумерках, вынырнули далёкие домики. Я насчитала двадцать заснеженных крыш и снова услышала пение – уже другой мотив, но всё такой же близкий сердцу и вызывающий горькую тоску по полузабытому прошлому моего народа. И я снова заметила, что подпеваю. Но Нема не обращала внимания – и ладно.
Не дойдя до деревни, говорящая свернула на обходную тропу – узкую, протоптанную между сугробами. Я сосредоточилась, снова вспоминая цепочку чар, которые наверняка возьмут дыхание Зноя. И когда деревня осталась позади, озвучила свой план Неме. Та молча выслушала и покладисто кивнула. А первым пунктом значилось зайти в третью деревню и узнать легенду. На всякий случай.
В последнем поселении я насчитала с десяток домов, и, судя по редким столбам дыма – всего из четырёх труб, – деревня стояла полузаброшенной. А когда мы спустились с холма, я в этом убедилась.
На самом деле дворов было больше – около тридцати, но большую часть так засыпал снег, что из сугробов торчали лишь трубы или открытые настежь двери. И, закрывая глаза и мысленно «топя» снег, я видела во дворах и на дороге вещи – одежду, обувь, детские игрушки, опрокинутые корзины с едой. Люди покидали дома в спешке, настежь распахивая сараи и выпуская скот, бросая оброненное и оставляя открытыми двери и ставни. А обратно вернулись далеко не все.
И я их понимала – соседство с голодным до жизненных сил дыханием Зноя не из приятных. И раз в соседних деревнях неопасно, скорее всего, беглецы осели именно там. А вернулись те, кому больше некуда идти, да и денег на постоялые дворы нет. И можно бы попроситься… но кто возьмёт в зиму голодный рот? В другое время бы взяли – рабочие руки не лишние, а зимой – нет. И в этом – вся сущность хладнокровных.