Мне почудилась ироническая ухмылка:
— Гордым до умопомрачения. Тщеславным, самолюбивым болваном — вот кем он был. Он имел все, что душа пожелает, но захотел большего. Он мог жить здесь в почете и уважении, но погнался за славой, уехал в Цинтру, там попался в ловушку и героически погиб вместе со своими людьми. Полагаю, с его характером — это лучшее, что он мог сделать!
Я тоже вскочила из-за стола. Видит бог, я старалась быть хорошей подопечной, но с таким опекуном, как лорд Робин, это решительно невозможно!
— Мой отец погиб, чтобы здешние люди могли жить спокойно, не боясь, что однажды сюда явятся сацилийцы! — вспылила я. — А вы? Что сделали вы за последние двадцать лет?
Худощавая фигура на фоне окна как-то поникла, тяжело опираясь на трость. До этого дня я не замечала, что Робин Уэсли действительно хромал. Да, он повсюду таскал с собой трость, но я думала, что это только позерство.
— Вы правы, — помолчав, согласился он. — Я ничего не сделал.
* * *
В каменной махине Уайтбора, среди комнат, забитых старинной, ненужной мебелью, и гулких лестничных маршей я нашла-таки одно уютное место, ставшее моим тайным убежищем. Это место находилось на чердаке. Добираться туда было далековато, но оно того стоило. Здесь было мое царство. Устроившись в уголке, я могла предаваться размышлениям сколько душе угодно, а вокруг простирался пыльный, полосатый от света, безмятежный мир, принадлежавший лишь мне одной. Сюда не достигал колючий взгляд Уэсли и не дотягивались длинные руки миссис Дэвис и ее помощниц.
На чердаке пахло пылью и немного лавандой, как в лавке старьевщика. Запах напоминал мне о детстве. Гарри Бобарт, мой первый опекун, частенько промышлял сбытом подержанных вещей. Заброшенные пространства под крышей Уайтбора походили на кладовку в доме Бобарта, только выросшую до грандиозных масштабов. Самые разные вещи мирно дремали здесь, нежно укрытые одеялом из пыли. Я соорудила себе логово, накрыв продавленное кресло выцветшим пледом и подтащив к нему колченогий туалетный столик с выдвижным ящиком. В этом ящике я прятала записки от Джейн и Кэролайн Полгрин, а еще — недавно пришедшее письмо от леди Элейн, которые мне неосознанно хотелось скрыть от досужего любопытства замковых слуг.
Здесь я, фигурально выражаясь, зализывала раны после «задушевных» бесед с мистером Уэсли. Поверьте, я далеко не цветочек, вянущий от любого резкого слова.
В магистрате Тревор иногда так меня распекал, что было слышно по всему дому! От его начальственного крика на каминной полке дребезжали забытые кем-то кружки, а другие «ищейки» старались найти себе дело подальше от кабинета. Что уж говорить о Гарри Бобарте, который в гневе мог не только наорать, но и побить меня линейкой. Уэсли, правда, действовал по-другому. Он молча обливал меня язвительным взглядом, будто дивился безумному стечению обстоятельств, наградивших его такой племянницей. Это было гораздо обиднее. Злясь на Тревора или Бобарта, в глубине души я лелеяла утешительную мысль, что они мне просто чужие, и оттого между нами нет понимания. «Ничего, — мечтала я, — когда-нибудь я найду своих родных, и тогда…»