Из всего опыта собственной жизни здесь, Юрий сделал для себя важный вывод – под все нужно подводить серьезную и хорошо продуманную базу, дела на самотек пускать нельзя. И обязателен строгий контроль, который позволит выявить нерадивых и отметить рачительных, а также исправить недостатки и устранить ошибки. Потому сейчас и выехал за тридцать верст от Керчи, чтобы рассмотреть, как идет подготовка встречи османского вторжения, которое лучше принять на дальних подступах. И тем значительно ослабить первый удар, самый сильный.
Киммерийский вал произвел впечатление. Беда в том, что сейчас свои оборонительные функции он практически потерял, несмотря на высокую насыпь, на скорую руку усиленную кое-где эскарпами, и достаточно глубокий ров. Как препятствие для татарской конницы вал еще вполне годился даже сейчас – в проходах наскоро поставили редуты, а за гребнем расположилась артиллерийские батареи, растянутые вдоль позиции.
Конечно, лучше бы врага было встретить в самом узком месте перешейка, у самого входа на полуостров – и там были остатки двух древних валов, которые можно всячески укрепить, а еще лучше соединить с мощными стенами Кафы, протянув дополнительную линию. Но от такой мечты пришлось отказаться сразу – и дело тут в одном крайне скверном обстоятельстве, которое напрочь опрокидывало все расчеты.
На Черном море господствовал турецкий флот, который мог в любое время высадить многочисленные десанты по всему побережью, от Феодосийского залива до Керченского пролива. Прикрыть стоверстное побережье невозможно, противостоять высадке, что будет прикрыта огнем корабельных орудий, крайне затруднительно.
Так что надвигающаяся война ввела свои коррективы, и ждал он ее с нарастающим страхом и волнением…
– Это очень много, княже. Такое количество оружия, мы, конечно изготовить сможем, но к лету следующего года не получится никак!
Юрий отвечал очень осторожно, приходилось подбирать слова – любая сказанная невпопад, или неосторожная фраза, могла быть использована против него. Надрывно заныли плечи – воспоминание о московской дыбе, на которой ему пришлось повисеть, да отведать на собственной спине знаменитого палаческого кнута.
Только страха в душе не ощущал совершенно – тогда он был жалкий, никем не признанный изгой, вымаливающий милость. Но за два с половиной года ситуация кардинально изменилась, особенно теперь, после потери московитами гетманской столицы Чигирина и полученной летом от турецкого визиря громкой оплеухи.
Посол от московского царя Федора Алексеевича, о прибытии которого известили заранее, прибыл в Галич по первому снегу, что лег белым покрывалом на степные просторы Донбасса. И был он знатен, родовитый боярин с княжеским титулом. Образован и любезен, почтительный, с умными и усталыми глазами – облик и манера разговора вызывала непроизвольную симпатию к собеседнику.