Так, вариант этот не допустим — любой нормальный человек внутренне всегда опасается безумного, и ведет себя предельно осторожно и внимательно. А оно мне надо усиливать бдительность собственных церберов?! На хрен нужно, так что вариант с «летним обострением» придется отставить, он не рационален и вреден».
Сделав парочку длинных проходов от двери до ширмы, Иван Антонович пришел к мысли, что высокомерие, типа прозрения — «я тут царь и на меня все куры в державе записаны» — так же не допустим. Тут он просто огребется от надзирателей по полной программе. Ведь его содержат как «безымянного узника» или называют «Григорием». Имя более чем символическое, от самозванца Лжедмитрия, монаха расстригу Гришку Отрепьева, что смуту в Московском царстве полтора века тому назад учинил и даже шапку Мономаха на себя примерил. Царем стал! Кончил, правда, плохо — убили во время мятежа, сожгли, пепел забили в пушку и выстрелили в сторону Польши. Типа, уходи туда, откуда пришел.
Побьют немедленно, а такое воздействие для здоровья более чем вредно. Тем более что лупили несчастного узника «четвертным поленом» — что это такое, следователь так и не узнал в архивах. Но звучало крайне устрашающе и апробировать сей исторический казус в деревянном исполнении на собственной голове или спине как то не хотелось от слова «совсем». Да и зачем получать повреждения организма накануне решающей схватки с побегом, или «рывка», как говорили заключенные в его покинутом времени, до которого теперь не дотянуться.
«Остается последнее — прикинутся юродивым! Тогда изменения в речи и поступках не вызовут настороженного поведения. Наоборот, разве от сильно верующего человека ждут нападения? Могут ли надзиратели представить, что тихий молящийся узник в один момент сможет превратиться в жестокого и хладнокровного убийцу? Не хотелось бы снова резать и стрелять людей, но придется, ведь они меня самого убьют без всякого сожаления! Не я такой — жизнь тут такая, с волчьими законами общественного бытия.
Жаль, что не в спецназе служил, было бы легче освободиться. Но и не на кухне отирался, да и в милиции разные ситуации по службе были — то меня били, но я все же чаще побеждал. Но тут надо действовать хитростью и коварством, так что вспоминаем тех «церковных воров», что по делам у меня проходил. Перенимаем, так сказать, опыт «клюквенников», «досочников» и «крестовиков». Умели «залепуху» гнать, не знали обыватели их поганое ремесло, оттого и поводились».
Бывший следователь хмыкнул, вспоминая один случай из своей богатой практики. Дело было в середине 1980-х годов, только «перестройка» началась, ни к ночи будь упомянута. Один из «церковных воров», очень начитанный и умный, даже священником прикинулся и почти полгода службы проводил в храме, с благодарностью принимая пожертвования на его восстановление. Вмешался случай — и тут разоблачили самозванца, которому старинных икон и утвари почти на миллион тех «твердых» советских рублей добровольно и с радостью принесли прихожане.