К двери приближался плач. Тут же сильно застучали.
Председатель вскочил, позабыв о важности и «патрете», повернул ключ — в кабинет вбежала тощая белобрысая девочка. Платок упал с головы на плечи и одним концом волочился по полу.
— Папа!
Он присел перед ней на корточки, расползся жирным телом на широкое пространство. Заговорил с ней совсем другим, чем со мной, тоном: так, как говорят сердобольные старушки с сиротами:
— Что с тобой, сердечко моё, зёрнышко моё? Да что же ты пускаешь столько слезинок?
Это совсем не тот председатель, которого в течение часа я рисовал, — по его щекам катятся слёзы, такие же крупные, как по щекам девочки.
— Не плачь, не надрывай душу! — просит он. — Кто обидел тебя? — Он обнял девочку, и так сидит на корточках, не обращая внимания на наверняка затёкшие ноги. Лицо у него умильное и страдающее.
Не согласуется одно с другим. Как выразить на холсте? Попробовал придать лицу то выражение, которое светом стоит на лице председателя, и сразу не стало сытости и самодовольства — не соединяются столь разные чувства!
— Филька Демичев стукнул меня! — наконец проговорила, успокоившись, девочка.
Председатель встал, отстранил девочку.
— Ну, погоди, я покажу тебе! — Он побагровел, и грохот его голоса наверняка был слышен на улице: — Да что же это делается?! Небеса падают на землю: против председателя пошёл, против власти! Да я сотру его в порошок! И его самого и его родителей! Да я…
Жадно ловлю морщинки, цепко обхватившие рот и погнавшие углы рта вниз, к просторному подбородку, придавшие лицу властное и чуть брюзгливое выражение, быстро, боясь утерять найденный образ, наношу на холст. Конечно же, не сочетаются всепоглощающая любовь и ненависть, понимаю я, но девочка — это он сам, его плоть, это он себя не даёт в обиду!
Бедный Филька Демичев!
Передо мной очень трудная задача — «патрет» должен понравиться заказчику, но все остальные, и народ, и секретари на разных уровнях должны, увидев «патрет», сразу понять суть председателя!
Девочка давно убежала успокоенная, папа за неё расплатится с обидчиком! Председатель давно сидит за своим столом — надутый, как индюк, и, багровый от напряжения, наверняка обдумывает, что можно сделать с непокорными Демичевыми? А я помираю от голода — хоть сухую корку пожевать!
Ровно в час председатель стал озабоченным.
— Однако обед. — И по тому, как он это сказал, и по его серьёзности я понял: для председателя обед — самое важное, важнее надоев и сева.
В чистой маленькой комнате для начальства, с громадным пузатым самоваром, на кипенно белой скатерти чего только не было: и окорок, и жареная рыба, и в рыжих глиняных горшочках дымящееся мясо с картошкой! Я уж не говорю о соленьях и маринадах.