— Разве люди сочиняют стихи, пишут картины, делают дома для себя? Нет читателя, нет зрителя, зачем тогда творить? Для кого?! — Я удивлённо вглядываюсь в Тошу, а она пожимает плечами.
Она сидит умиротворённая, спокойная, я чувствую, говорит она то, что думает: в самом деле нет в ней желания выставлять на чужой суд свои картины.
— Не знаю, для кого, — говорит она. — Всё должно происходить само собой. Кому интересно, пусть приходит, смотрит.
— Да как же люди могут догадаться, что здесь — россыпи страданий, мысли, любви? Я абсолютно убеждён: мы, наши способности — для людей!
— Я хочу увидеть портрет председателя, — прерывает меня Тоша.
«Ну и поедем в субботу!» — чуть не воскликнул я, но вовремя прикусил язык. Как же — «поедем»! А если она, увидев слюнявый портрет, знать меня не захочет?
— Есть люди, без которых нельзя… а что ещё нужно? — Она улыбается. — Остальное — лишнее, мешает.
Рядом с Тошей всё чисто. Отступают от меня, отодвигаются далеко и председатель с партийным секретарём, и Тюбик со своим ранним креслом. Права Тоша: если дана тебе возможность творить, не упускай её, а насытиться можно и хлебом!
Мелькнула было мысль, что так думается только на сытый желудок, но тут же исчезла, мольберт потянул к себе. Я увидел запущенное дерево посреди поля, затопленного снегом, над деревом низко луна. От снега свет, от луны свет, дерево — живое, несмотря на то, что оно не в листьях, а в снегу. Это при Тоше я всегда вижу свет, даже ночью, даже зимой.
— Ты не хочешь показать мне портрет?
— Он не получился у меня, вернее, получился не так, как я задумал. Я не хочу, чтобы ты его видела.
Она ничего не сказала, потянулась по-детски, зевнула сладко.
— Ты что, не спала? Совсем сонная.
— Не спала, — сказала небрежно.
— Почему? — удивился я.
— Ты не позвонил, что не приедешь.
Меня обдало жаром. Из-за меня не спала?! Я же напился вчера как последняя свинья. Я же вчера про всё на свете позабыл — «настоящий мужчина»! Щиплет глаза от нежности. Дотронуться до волос, благодарно погладить щёку! До чего же бедны мои возможности!
— У меня к тебе просьба, — сказала она не скоро. — Съездим в Эрмитаж? Две ночи в поезде, одну — у моей приятельницы. За двое суток нагуляемся по Ленинграду и побродим по Эрмитажу!
— Когда?
— Когда скажешь.
— Но у меня же халтура наверняка на целый месяц! — расстроенно сказал я. И сразу представил себе: мы идём от картины к картине, я кормлю её в ресторане… — Может, через месяц? — пробормотал я. — Извини, что так получается.
Она вздохнула.
— Ничего, я одна.
…О том, что получил деньги, я не сказал ей.